Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
– Списки сопровождающих утверждаю лично я, – тяжелая рука Гота опустилась на мою склоненную голову. – Сопровождающим запрещено говорить об истинном положении дел. Необходимо успокаивать новоприбывших, вплоть до их помещения в камеры дезинфекции. В случае бунта – расстрел. Не только новоприбывших, но и сопровождающего со всем бараком.
Сердце вновь забилось в рваном темпе, когда я поняла, о чем говорил комендант. Его садистская фантазия подкинула очередную забаву, в которой мне предстояло принять одну из главных ролей. Роль ангела смерти, сопровождавшего приговоренных на газовый эшафот… На миг мелькнула мысль, что неплохо бы выхватить пистолет из кобуры коменданта и забрать его жизнь. Мелькнула и тут же исчезла, когда перед глазами всплыли измученные женщины из моего барака. Марийка, Ханна, Фая… Гот и здесь устроил мне западню, из которой, казалось, нет выхода.
Через две недели крематории были построены. Всех заключенных, кто принимал участие в строительстве, расстреляли на месте, после чего их тела сожгли первыми, проверяя печи. Об этом рассказала Илона, вернувшаяся из казармы глубоко за полночь. Пьяные солдаты, не стесняясь, трепали языками, а уличная девка привычно слушала. Утром Илону увели и больше её никто не видел. Кто знает, отправилась она в печь или же затихла в глубинах очередной ямы за территорией лагеря. Больше об этом в бараке никто не говорил.
Летом, как и планировал Гот, фабрика смерти начала свою работу. В одну из жарких ночей за мной в барак пришел зевающий Вальцман и велел собираться. На тревожные вопросы остальных женщин он или огрызался, или молчал, теребя прыщавый нос. Да и по пути к воротам так и не нарушил молчания, предпочитая задумчиво курить папиросу.
Вальцман провел меня к железнодорожным путям, на которых уже стоял поезд и слышались крики. Немецких солдат и встревоженных людей, которые жались друг к другу. Рядом с поездом расположились пункты селекции, и врачи в белом бегло осматривали новоприбывших. Я закусила до крови губу, увидев, что правая очередь, куда обычно попадали будущие заключенные, состояла всего из десяти человек, в то время, как левая разрослась до нескольких сотен. Старики, женщины, дети, раненные солдаты… Все они стояли у входа в лес, тоже поделенные на группы. Там же я увидела и сопровождающих. Тоже напуганных, но на удивление хорошо одетых. Было непривычно видеть худых, короткостриженых узников, на которых смеющиеся немцы надели приличные костюмы и платья. Но люди верили. И с надеждой заглядывали сопровождающим в глаза.
Меня же переодевать не стали. То ли поняли, что ни одна одежда не сможет скрыть во мне заключенную, то ли таким был приказ коменданта, который привычно стоял на помосте, осматривая новоприбывших. Один из офицеров дернул меня за рукав и велел следовать за мной. Идя вперед, он не стеснялся отпихивать людей дубинкой и не обращал внимания на жалобные крики.
– Эти, – коротко сказал он, указывая концом дубинки на испуганных женщин, к которым жались дети. Я вздохнула и выдавила робкую улыбку, чтобы хоть немного ободрить несчастных. Конечно, вряд ли бы мне дали в сопровождение взрослых или стариков. Они ранили не так сильно, как дети…
– Второй блок. На дезинфекцию и душ, – равнодушно обронил офицер. И он, и я понимали, что сказано это было лишь для того, чтобы хоть немного снизить напряжение. И мы оба понимали, что правды в этих словах не было вовсе.
– Кто из вас знает немецкий или русский? – спросила я, выходя вперед. От стен тут же отделились охранники, которые будут сопровождать нас до ворот камер дезинфекции.
– Я, – робко подняла руку одна из женщин. Ответила она на немецком.
– Будете переводить тем, кто не понимает, – улыбнулась я, но улыбка вышла неживой. Женщина словно все поняла. На миг в её глазах мелькнула догадка, а потом и боль. Но она не стала кричать и плакать. Только коротко кивнула. Как приговоренный, поправляющий веревку на шее. Успокоив дыхание, я вновь улыбнулась. – Сейчас мы пойдем вдоль леса до камер дезинфекции. Там необходимо будет раздеться перед тем, как все примут душ. Таковы требования администрации. Затем каждого определят в барак…
Ложь вылетала из моего рта кусками, словно черствый хлеб, царапающий горло. Стоящих рядом немцев это веселило, как и офицера. Но в глазах приговоренных смеха не было. Я видела в них робкий огонек надежды. Надежды на то, что хоть капля сказанного окажется правдой.
Дорога до второго блока, казалось, заняла вечность. Я шла впереди, а за мной, спотыкаясь и негромко переговариваясь, шли женщины и дети. Если кто-то из малышей начинал плакать, его тут же успокаивали. Добрыми словами, игрушками, нежными прикосновениями. Дети шли вперед, с любопытством рассматривая деревья, мягко шелестевшие листвой. Улыбались солдатам, которые их сопровождали. Подбирали с земли камешки. Негромко разговаривали.
Недалеко от ворот, ведущих во второй блок, я увидела других людей, которые ждали своей очереди. Офицер, шедший рядом со мной, подал знак и указал рукой на пригорок, на котором росли три деревца – кривых и чахлых.
– Ждем своей очереди, – пробурчал он, давая мне возможность успокоить людей. Но женщины, как и дети, послушно опустились на зеленую траву, изредка смотря в сторону ангара с камерами дезинфекции. Я же смотрела в другую сторону, где виднелись толстые трубы. Из этих труб, ярко освещая верхушки деревьев, рвался к ночному небу сизый дым. Тихонько заплакал маленький мальчик.
– Простите. Ему страшно, – натужно улыбнулась его мать, пытаясь успокоить мальчишку. Кивнув, я подошла ближе, не обращая внимания на предупреждающее шипение офицера, и опустилась на колени.
– Здесь всем страшно, – тихо сказала я. Мальчик, приоткрыв рот, удивленно на меня посмотрел и прижался к боку матери. – Но надо быть сильным. Ты же сильный?
Нерешительный кивок, после того, как мать перевела ему мои слова.
– Ты любишь сказки?
Еще один кивок. Куда более радостный.
– Хочешь я расскажу тебе сказку? О сильном и смелом Иване-царевиче, который ничего не боялся.
– Да, – тихонько прошептал мальчик и, покраснев, спрятал лицо на груди матери.
Офицер, нахмурившись, слушал, как я рассказываю маленькому приговоренному сказку. Но ни он, ни солдаты, с места не сдвинулись, когда и остальные дети сели полукругом рядом со мной. Детские глаза блестели в ночи, как звезды на черном небе. Затаив дыхание, дети слушали сказку, забыв об выматывающем путешествии на поезде в товарном вагоне. О страшных людях в серо-зеленой форме, которые стояли рядом с оружием в руках. О страшном темном лесе, который с каждым моим словом становился волшебным, и в густых кронах шелестел не ветер,
