Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
С улыбками и смеясь, заходили дети в душевую. Молчали и улыбались их матери, когда за ними закрывались тяжелые двери. Не улыбалась только я, сдавленно глотая слезы, которые теперь не надо было прятать. И пусть я надеялась, что на этом все закончится, у судьбы были другие планы.
Офицер пихнул меня в спину, когда двери камер открылись, велев войти внутрь. Я вошла и обессиленно выдохнула, увидев маленькие, бездыханные тела. Здесь больше не слышался смех… Только гробовая тишина, отдающаяся звоном в ушах.
Мертвых выносили через другие двери в конце камеры. Я знала, что именно там находятся большие печи, в которых денно и нощно сжигали тела. Но перед сожжением тела проверяли. На наличие золотых коронок и спрятанных ценностей… Не в силах вынести ужасного зрелища, я попыталась отвернуться, но тяжелая рука офицера, вцепившегося мне в шею, не дала этого сделать.
– Смотри, – хрипло приказал он, держа мою голову прямо. – Смотри и не вздумай закрыть глаза.
И я смотрела. Смотрела на искаженные ужасом лица тех, кто лежал на бетонном полу. Смотрела и не скрывала слез, бегущих по моим щекам нескончаемым водопадом.
Я вернулась в барак под утро. Да и как сказать вернулась. Шла, словно слепой котенок, за мрачным Вальцманом, поворачивая туда, куда мне говорили. Слез больше не было. Они кончились после третьей группы приговоренных, которых я вела в камеры дезинфекции. Им я тоже улыбалась, детям рассказывала сказки, пока те ждали своей очереди в «душевую», а потом смотрела, не в силах отвернуться, на их застывшие в безмолвном ужасе лица. Как только я закрывала глаза, сзади щелкал затвор винтовки и хриплый голос приказывал их открыть. После третьей группы я мотнула головой и отказалась смотреть на то, что находится внутри дезинфекционных камер. Нет, меня не убили… Только ударили прикладом в живот, а потом потащили умываться. Потому что у поезда ждали другие женщины и другие дети. Которых тоже нужно было проводить через лес ко второму блоку.
Женщинам в бараке хватило одного взгляда, чтобы все понять. Они, потерявшие своих детей и любимых, тоже были отмечены смертью. Они видели этот взгляд в пустоту у других и так же слепо смотрели вперед сами. Притянула меня к себе Марийка. Обняла крепко, словно пыталась вдохнуть тепло в мое измученное сердце. Принесла кипятка и крохотный кусочек шоколадки Ханна, забывшая о том, как звала меня немецкой подстилкой. Тихо шептала что-то на ухо Фая, не забывая гладить меня по голове. Но слез все равно не было. Была лишь пустота. Звенящая и бесконечная.
В полдень в барак пришел Вальцман и, растолкав меня, велел идти за ним. Ноги меня плохо слушались, виски ломило от боли, а глаза горели, словно соли в них насыпали. Однако капо мое самочувствие не волновало. У него был свой приказ, который необходимо было выполнить. Однако пошли мы не к железнодорожным путям, а к дому коменданта. У калитки Вальцман остановился, увидев, что Гот сидит на крыльце, потягивая горячий кофе.
Я подошла ближе и стянула с голову шапочку, что вызвало у коменданта смешок. Он отставил чашку с кофе в сторону, спустился по ступеням и подошел ко мне. Затем привычно задрал подбородок и посмотрел в глаза.
– Почти, – только и сказал он, отпустив мой подбородок. – Вот оно, твое слабое место, девочка. Ха! Знаешь, как прозвали вас охранники? Ну, тебя и других сопровождающих?
– Нет, господин комендант, – тихо ответила я, смотря ему в глаза. Мне было плевать, что он может ударить. Что может убить. Ночь выкачала из меня жизнь, оставив лишь пустую, равнодушную оболочку.
– Todesengel, – ответил он и я не сразу услышала его. В голове еще шумело, но, когда комендант повторил и рассмеялся, все стало понятно. Ангел смерти. Сопровождающий грешные души к порогу забвения. – Оберштурмфюрер, сопровождавший тебя, сказал, что твои подопечные не шумели. Что они вошли в камеру с улыбками и смехом. Это так?
– Да, господин комендант, – кивнула я.
– Почему остальные орали от страха, а твои смеялись? – он закурил сигарету и пытливо на меня посмотрел.
– Я рассказала им сказку, господин комендант, – вымученно улыбнувшись, ответила я. Гот, поперхнувшись дымом, надсадно раскашлялся, а потом рассмеялся. Но его смех был ядовитым и колючим.
– Значит я не ошибся, рекомендовав тебя на эту работу. Кто знал, что недочеловек покорно пойдет на смерть, да еще и с улыбкой, – издевательски процедил он, вновь затягиваясь сигаретой. Затем посмотрел на Вальцмана, топчущегося у калитки, и повысил голос. – Проводи её обратно в барак. Ночью прибудет еще три поезда.
Я не ответила. Только скупо кивнула и, развернувшись, побрела к калитке. Гот, сам того не ведая, дал мне те силы, которых отчаянно не хватало. Если мне суждено погасить надежду в своих глазах, отдав её приговоренным, я без колебаний сделаю это. Пусть лес рядом со вторым блоком шелестит от смеха, а не от слез.
Летом лагерь тонул в дыму. Дыму жарком, удушливом, зловонном. Голубого неба и белых облаков попросту не было видно, потому что печи пяти крематориев работали на полную, выбрасывая в воздух черный пепел. Как черный снег он опускался на землю, на плечи и головы заключенных, хоронил под собой зеленую траву в лесу рядом со вторым блоком. И все новоприбывшие очень скоро поняли, что не в душевую их ведут улыбчивые охранники, а в безжалостные объятия смерти.
Бунтов как таковых не было. Напуганные и измученные люди могли только роптать и плакать. Лишь единицы пытались бежать или бросались на немцев с кулаками, чтобы тут же получить очередь в грудь или закончить свою жизнь на колючей проволоке, через которую пропущен электрический ток. Не щадили никого. Ни женщин, ни стариков, ни детей.
К сопровождающим тоже изменилось отношение. Если поначалу в глазах людей горела надежда, то затем она уступила место ненависти. Одного из заключенных, который сопровождал мужчин в газовую камеру, новоприбывшие разорвали на части, а немцы, смеясь, просто смотрели на зверства толпы. Конечно, после этого всех расстреляли, так и не дойдя до камер дезинфекции, но комендант сделал выводы и увеличил количество охраны в сопровождении.
– Конвейер должен работать как часы, – говорил он, задумчиво смотря на очереди приговоренных, медленно бредущих к лесу. И конвейер работал, как часы. К моменту прибытия очередного поезда, крематории тихо гудели, готовясь принять новую кровь.
Для меня комендант исключений не делал. Я по-прежнему сопровождала детей и их матерей ко второму блоку, обреченно выслушивая потоки ненависти, которыми меня награждали приговоренные женщины. Я не винила их. Винила
