Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
– Не бойся. Они не слышат, как мы с тобой тут толкуем по душам, – проговорил голос. – Хотя их души чуют нас и волнуются.
Ромку разбирало любопытство. Очень хотелось узнать, с кем же он говорит, но голос всё время опережал его и задавал вопросы сам.
– Теперь ты веришь в существование души? – строго спросил он.
– Так точно! То есть да. Верю.
– Ты тут, а твоё тело там. Так?
– Да. Я умер, но я есть.
– Ты не умер и ты не умрешь… ну в ближайшем обозримом будущем. Будущее это можно измерить, скажем, несколькими днями или неделями. Большее от меня не зависит. Не думай, что я Господь Бог.
– Но кто ты, если не Бог?!
– Ура! Вот оно! Пожалуй, стоит немного постараться, чтобы тебя спасти. Может быть. Может быть.
Произнеся это, Голос исчез, и сколько Ромка ни звал его, он не возвращался. Зато боль вернулась с неотвратимостью скоростного товарняка: наехала, придавила, расчленила тело на отдельные, различно страдающие фрагменты Тело, сотрясаемое непреодолимыми судорогами снова принялось извергать наружу кал, мочу, кровь, рвоту, слёзы. Сколько этого добра может уместиться в одном человеке? Какими единицами измеряется страдание? Геометрическими? Объёмными? Временными? Нет! Страдание измеряется децибелами. Вот кто-то по-медвежьи и громко взревел. Этот кто-то был обут в огромные калоши из вулканизированной резины поверх серых высоких валенок.
– Не-е-е!!! Эдак я его до Семидесятского не довезу. Пшёл к дьяволу, мадьяр!
Почувствовав поддержку, Ромка предпринял последнюю, инстинктивную попытку затравленного, измученного животного, и ему удалось увернуться от кочерги. Раскалённое железо с шипением упало в лужу перед самым его носом, и он почуял зловоние отхожего места. Он слышит вонь, значит всё ещё жив! Кто-то принялся спорить с владельцем вулканизированных калош. Тараторил долго на непонятном языке. Это был тот самый Саймон – один из двух мадьяр. Палач шипел и отдувался, а Октябрина снова принялась ползать по полу с тряпкой и помойным ведром, подтирая кровь, кал и мочу. Но теперь он видел её совсем в другом ракурсе – она теперь находилась совсем рядом, в одной с Ромкой плоскости. Лишь один раз и исподволь она решилась посмотреть Ромке в глаза. Посмотреть с теплотой, как на хорошо знакомого, родного человека. А потом Ромка снова услышал голос Ярого Мадьяра.
– Тащить его с собой нет смысла. Мы практически лишились транспорта. А сани…
– В сани могут сесть пятеро, – угрюмо буркнул владелец вулканизированных калош.
Ромкино тело ныло и стонало, но в голове теперь достаточно прояснилась. Ромка понимал, что мнение Ярого Мадьяра оспаривает сам Колдун.
– Лишних расстреляем, – ответил Ярый Мадьяр.
– Может быть. Полуторка горела тихо. Вы от неё не шарахались. Значит, боекомплекта в ней не было. Немецкую машину я сам осмотрел – она пуста. Значит, весь ваш боекомплект в том ящике, возле печки. Негусто, ведь вам предстоит путь по местам, где полно партизан.
– В такой мороз…
– В такой мороз всем тяжело. Но вам, пришлым, особенно. С непривычки-то. Есть особенность у этой земли. Попытав-помучив в конце концов, она сама становится на защиту своих детей. В этих местах живёт рабский народец. Но всё ж и они люди. Других нет. На моей памяти бывали зимы, когда снег в этих местах вовсе не ложился. Выпадал и таял. Но сейчас земля Русская почему защищает расплодившуюся на ней красноту…
Ярый Мадьяр молчал. Ромка услышал тяжелые шаги. Подгнившие половицы старой избы стонали и прогибались под ними. Через минуту прямо перед ним возникло лицо Колдуна. Белая борода, белые усы, белые брови, смуглая кожа. Розовые губы Колдуна зашевелились, борода раздвинулась, обнажив крупные, жемчужные зубы.
– Краснота вырождается. Наверное, потому. Так, комсомолец? – едва слышно произнёс он.
– Время – третий час, как говорят у вас, пополудни. Выехать немедленно не получится. Я должен выяснить судьбу своих товарищей, – проговорил где-то за пределами видимости Ярый Мадьяр.
– Выйди мы со двора хоть сейчас – засветло до Семидесятского не добраться, а коней кормить нечем. Завтра чуть свет – в дорогу. Иначе – всем нам хана. Гы-ы-ы!
Дверь хлопнула. Послышались другие шаги, едва слышные и лёгкие. Кто-то быстро заговорил на венгерском языке. В интонациях говорившего звучали едва сдерживаемые досада и тревога. Ромка догадался – это с улицы вернулся его палач. Он не нашёл тела мадьяр. Конечно же не нашёл, а значит, ему, Ромке, предстоят новые муки и, возможно, скорая смерть, ведь в санях для него нет места.
* * *
– Что смотришь, мадьяр? Уже небось догадался, куда попал? – спросил дед Матюха.
– Смотреть не на что – верхушки печных труб торчат из сугробов. Стен нет. Крыш нет. Ни одного целого дама. Изба местного пастуха стояла на отшибе, потому и уцелела. Вот куда я попал. Ты Матвей Подлесных. Вешатель. Это – коммунист – твоя жертва. Это…
– Просто девка. И всё. Она случайно здесь оказалась. – подсказал дед Матюха. – Это – партизан. Возможно, подчинённый Красного профессора. Останови своего дьявола, Мадьяр! Не то мальчишка помрёт раньше времени.
Борода деда Матюхи загадочно шевелилась. Вероятно, это шевеление обозначало у него улыбку. Вероятно, этот тип – расстрига и вешатель – обросший корой житель местных лесов питает пристрастие к молоденьким крестьянским девчонкам. Или?.. Если правда в том, что он лесник, то, может быть, встреча с юной колхозницей-огородницей всколыхнула в нём давно позабытые чувства? Дани ещё раз оглядел девушку. Потянул носом воздух. Смрад не слишком беспокоил его. Принюхался. Притерпелся. Рана пленника, неподвижно лежавшего под окном, пахла нехорошо. Свежая кровь молодого партизана пахла сладко, возбуждающе, но её пока было слишком мало. Зато дерьма и блевотины в достатке. И это неплохо. Парню действительно рано умирать. Дани окинул взглядом неподвижную фигуру Красного профессора. За всё время пытки тот ни разу не пошевелился. Крепкий. Пожалуй, его рана должна болеть. Почему же он не издаёт ни звука? Дани снова уставился на девушку. Эта, как обмотала голову нечистым платком, так и не снимала его. Из-под края ткани выбилась тёмная прядка. Наверное, и волосы у неё давно не мыты. Не вшивая ли? Дани сглотнул брезгливость. Пожалуй, ему нравится разглядывать эту девушку. Она замечает его взгляды. Нет, она не купается в лучах мужского внимания. Эта женщина сосем непохожа на посетительниц кабаре в Пеште. Поминутно оправляя темное, из простой ткани платье с поблекшим от множества стирок, цветочным рисунком, она пытается скрыть смущение, а может быть, и страх. Для этой девушки он, Дени, не являлся мужчиной, кавалером. Для этой девушки лейтенант Даниэль Габели – однорукое пугало. Шаймоши может снова
