Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
– Теперь командую я! – взревел белобродый.
Пленники на снегу завозились и Шаймоши пришлось дать предупредительный выстрел.
– Не-е-е! Оба диверсанты. Каждый стоит дойчмарок, – пропел Колдун. – Без моей помощи вам нипочём не выбраться отсюда. Смекнул, Ярый Мадьяр? Тебя доставлю в Семидесятское в целости. Не сомневайся. За твоё спасение герр комендант ещё дойчмарок отсчитает.
Дед Матюха перезарядил карабин. Шамойши всё ещё держал обоих пленных под прицелом.
Солнечные лучи, скудные и холодные, пробивались через завесу редеющей пурги. Ледяные грани снежинок преломляли скудный свет замерзающего солнца, превращая его в мириады разноцветных искр. Каждый сантиметр мироздания, каждая щель, каждый вздох – всё наполнял сверкающий снег. Шалопай-ветер играл снежинками, норовя загнать их под полы шинели, или под башлык, натолкать за голенища сапог, под веки. Пурга солнечным днём – вот ещё одно из местных чудес. Пожалуй, такая погодка вполне пригодна для веселья в русском стиле – езды на санях под перезвон бубенцов с тёплой молодухой под боком. Пусть даже девка давно не мыта, лишь бы вши по ней не скакали. Пусть брюхо давно позабыло о скоромной, сытной пище и стонет от постного рациона – можно разговеться мутной медовухой. Так уж принято у русских: светлая радость оборачивается кровавыми слезами, а беда куражиться в беспутном веселье. Последний раз Дани проезжал через это место пару недель назад. Они следовали по шоссе, в объезд деревни. Тогда из окна «хорьха» он мог видеть почерневшие остовы печных труб и груды головешек. Избушка пастуха стояла в низине, на пологом склоне неглубокого оврага и с дороги была не видна. Чуть выше, на краю балки, чернел силуэт чудом уцелевшего колодезного журавля. Его Дани запомнил, несмотря на то, что в начале ноября видел его совсем в другом ракурсе.
Дани посмотрел на своего спасителя. Борода колдуна-лесовика, его мохнатые брови и усы были белее новорождённых снежинок. На боку длиннополого тулупа набухло и разрасталось красное пятно. Белые снежинки, опускаясь на кровавое пятно, быстро истаивали. Дани перевёл взгляд на лежащих у его ног людей.
– Разве это партизаны? Сопляки, сущие дети, – проговорил он.
– Помнишь, я спрашивал тебя, Ярый Мадьяр, знаешь ли ты, куда попал?
– Ну-у…
– Я думаю, твой Шаймоши да ты сам – вот и все кто остался в живых. Остальных эти вот удальцы бросили в колодезь. Хочешь пойти посмотреть, удостовериться?
Дед Матюха снял карабин с предохранителя и взвел курок. Казалось, он сию минуту готов был прокладывать путь в снегу, карабкаться вверх по склону.
– Пойдём!
– Зачем?
Дед Матюха изумлённо уставился на него.
– Добудем доказательства. Говорю: твои мадьяры все в колодези.
– Перед нами враги. Доказательства не нужны. Эй, Шаймоши! Надо разбираться с ними.
– Aufstehen! – заорал Шаймоши.
Для убедительности он пнул одного из ребят сапогом. Помогая друг другу, оба кое-как поднялись на ноги.
– Сколько шуму! – буркнул белобородый.
Дани продолжал рассматривать партизан. Рыжий и белобрысый – странная пара. У одного простоватое, совсем крестьянское лицо. С таких лиц и зимние холода до конца не смывают загар. Волосы светлые, выбеленные солнышком. У другого лицо бледное. Если бы не россыпь веснушек, придающая любой, даже самой бандитской харе невинно-мальчишеское выражение, его можно было счесть умным, тонким, одухотворённым некоей глубоко хранимой идеей. Оба молоды. Ресницы у обоих опалены, лица осунулись от голода. Рыжий к тому же ранен – левая штанина брезентовых, подбитых ватой порток пропиталась кровью. Пуля, скорее всего, вошла в бедро. На штанине дырка только спереди. Выходного отверстия нет. Если перебита кость, парень, скорей всего не жилец.
– Это он убил Чахто, – прошептал Шаймоши, указывая на рыжего.
– Оставь, Шаймоши! Этой ночью они оба сообща убили троих наших товарищей. А скольких убили до этого? – Дани старался говорить спокойным, примирительным тоном.
Оба пленных с тревогой прислушивались к их разговору, но, похоже, ни слова не понимали по-венгерски.
– Мы оставим их в живых? Отведём в дом? – Шаймоши переминался с ноги ногу. – Решайте скорее! Холодно, господин лейтенант!
– Этот человек, – Дани указал на деда Матюху, который успел раскурить трубку и стоял в стороне, с брезгливым любопытством рассматривая пленных партизан. – Получает награду за каждого живого партизана, доставленного им в комендатуру. Пусть поживится.
Дани принюхался. Проклятый Воронеж! Проклятая контузия! Летом в Воронеже ему постоянно мерещились запахи лавандовых полей, а сейчас в заваленном снегом овраге он чует ароматы ладана. Откуда им взяться тут? Дани покосился на деда Матюху. Голова белобородого тонула в молочном облаке трубочного дыма. Что за зелье курит вешатель? Почему оно пахнет ладаном? Дани чихнул.
– Посмотрите на него, господин лейтенант! Вот настоящий людоед! – Шаймоши изобразил самую весёлую из своих улыбок. – Получается, что у нас на троих – трое пленных. Не многовато ли для такой погоды? На «хорьх» – никакой надежды. Комьсьюмольси… парни поработали на славу. А служаки интендантской роты… Где они? – Шаймоши грозно зыркнул на пленных. – Да ещё девчонка. Надо ещё выяснить, какое она имеет отношение…
– Никакого, – сказал дед Матюха по-русски.
– Ты о чём, любезный? – поинтересовался Дани.
– Я говорю: девка ни при чём.
Дым от трубки деда Матюхи поднимался вертикально вверх, зависал над его головой, не позволяя рассмотреть выражение лица.
Русская девка явилась очень вовремя и теперь стояла в сторонке. Пряча перепачканное сажей лицо под платком, она испуганно зыркала по сторонам, теребила ручонками концы грязного платка, жалась поближе к теплому ещё боку обгоревшей полуторки. Наконец она извлекла из-за пазухи чёрный лоскут. Она принесла Дани перчатку! Любопытно. Не побоялась, не посмотрела в сторону пленных даже мельком. Надев перчатку, Дани отправился на поиски пистолета, тот нашёлся быстро. Сам лёг в руку. Увидев у него в руках оружие, пленные заволновались, завертели головами. Раненый принялся неистово плеваться. Дед Матюха с неподдельным интересом рассматривал на снегу его розоватые плевки.
– Ты ранен в ногу? – зачем-то спросил он. – Покажи!
Дед Матюха решительно приблизился к пленному, распахнул на нём ватник. Теперь широкая спина лесника загораживала от Дани обоих пленных. Дани пришлось сделать пару шагов в сторону, чтобы рассмотреть грудь рыжего парня, перетянутую кровавой, умело наложенной повязкой.
– Зачем ты, Лаврик… – тихо сказал белобрысый парень.
– Отойди в сторону, Колдун, – приказал Дани.
Белобрысый зажмурился, когда он поднял пистолет. Рыжий смотрел прямо в глаза с тем же наигранно-равнодушным выражением, свойственным только русским, когда они стоят у расстрельной стенки. Да, это он выскочил прямо на него из-под дома. Красный дьявол!
– Леший… домовой, – пробормотал Дани, нажимая на курок.
Пуля попала в середину лба. Рыжий завалился
