Борис Крамаренко - Плавни
Тимка оставался у Хмеля почти до утра, помогая убирать столы и наводить порядок. Потом Наталка проводила его до конца улицы, и они целовались на углу. Наступающее утро было пьяняще хорошо, расходиться не хотелось. Их спугнула арба, завернувшая на улицу.
К своему дому Тимка подходил, когда уже совсем стало светать. Дойдя до калитки, вздрогнул: на воротах был выведен углем небольшой круг и в середине его — буква. Это был условный знак, что случилось что–то очень важное и его требуют на хутор.
— Чего им от меня нужно? — недовольно проворчал Тимка.
Он задумался. Поехать на хутор — это значит потерять день. А вдруг его хватятся в станице? И все же Тимка решил ехать. Не заходя домой, свернул в переулок и направился в ревком.
Тимка отворил дверь в кабинет председателя и остановился на пороге. Андрей поднял голову.
— Чего встал? Проходи. Что–нибудь нужно?
— Товарищ председатель, отпустите меня на день. Я к вечеру вернусь…
Андрей нахмурился.
— Куда едешь?
— Бабка хворая, хотел проведать. — Тимка назвал хутор, находившийся от станицы в трех часах езды.
Андрей вышел из–за стола и подошел к Тимке.
— Посмотри–ка мне в глаза!
Тимка взглянул на Андрея и, встретившись с его острым взглядом, смущенно опустил голову. Андрей подошел к телефону и взялся за ручку.
У Тимки замерло сердце. Он с волнением слушал, как председатель приказал Бабичу приехать немедленно в ревком. «Раз Бабича вызвал, значит, арестовать хочет», — подумал Тимка и почувствовал пробежавший по спине холод. Семенной стоял к нему спиной и разговаривал уже с Семеном Хмелем. Тимка, затаив дыхание, бесшумно попятился к двери. Мелькнула мысль: «Убегу… до вечера спрячусь у кого–нибудь в станице, а ночью — к своим». Вот и дверь. Тимка тихонько повернулся — и увидел перед собой Остапа Капусту.
— Ты, Тимофей, в гарнизон?
— Нет, дядя Остап, — пробормотал Тимка. Андрей, повесив трубку, повернулся.
— А, Остап, садись… Ты, Тимка, не уходи. Посиди вот здесь, — и Андрей указал на стул в дальнем углу кабинета.
Остап Капуста подошел к столу, сел в кресло и стал о чем–то тихо докладывать Андрею.
Вскоре пришел Бабич. Он хмуро взглянул на Тимку и, как тому показалось, злорадно усмехнулся.
Тимка с тоской посмотрел на открытое окно, выходящее во двор. Вот сейчас его, обезоруженного, поведут через этот двор и посадят в подвал. Потом будут допрашивать и, наверное, приготовят к расстрелу. Ночью его пристрелит Бабич или кто–либо, из бойцов гарнизона, вывезут его труп в степь и закопают, как закопали тела есаула Петрова и командиров сотен.
Тимке стало жаль себя. Как никогда, потянуло к отцу, брату, своим… Его взволнованные мысли прервал спокойный голос председателя:
— Возьми пропуск. Седлай коня, если бабка сильно занедужила, — скажешь, фельдшера пошлю.
Перед отъездом Тимка забежал домой. Войдя в кухню, он увидел невестку, склонившуюся над шитьем. При входе Тимки Поля отложила шитье и порывисто встала.
— Наконец–то заявился! Целыми днями пропадаешь, а я и за коровой, и за свиньями ходи, я и быков годувать должна…
— Полечка, родненькая, не сердись, на хутор сейчас еду.
Поля сразу переменила тон:
— Что стряслось, Тимочка? Да расскажи толком.
— Собери поесть, зараз выеду… Вызывают, а зачем… не знаю.
— Еру побачишь?
— А кто его знает… Может, доведется.
Поля засуетилась возле печки. Через несколько минут Тимка уже уплетал яичницу с зеленым луком и свиным салом, а Поля, присев сбоку, писала мужу письмо, то и дело мусоля во рту карандаш.
— А мать где?
— В лавку пошла.
Доев яичницу, Тимка пошел переодеться. Скинув парадную черкеску и желтые кавказские сапоги, он хотел надеть старенький чекмень, но потом передумал и снова надел новую черкеску. «Пусть генерал посмотрит, как нас в гарнизоне одевают», — решил он. Одевшись, вышел в кухню. Поля подошла к нему.
— На, Тимочка, передай вот Ерке. А еще передай ему вот это… — Она засмеялась и, обхватив Тимкину шею руками, крепко поцеловала в губы.
Выйдя на улицу, Тимка оглянулся по сторонам, тщательно вытер нарисованную на воротах метку и побежал в гарнизон.
Во дворе гарнизона его встретил бородатый пожилой казак верхом, держащий Котенка в поводу.
— Где бегал? Сидай, поедем… путь дальний. К ночи назад велено…
Тимка испуганно взглянул на казака:
— А вы ж куда, дядя Квак?
— Сидай, сидай, да не закудыкивай… Тебя велено сопровождать, щоб бандиты чего с тобой не зробили.
У Тимки дрогнули от волнения колени, и он с трудом сел на коня. Шагом направились к воротам. У калитки часовой потребовал пропуск. Тимка вспомнил о бумажке, данной ему председателем, и полез в карман. На сероватом клочке бумаги был написан пропуск для двух бойцов гарнизона. Тимка протянул бумагу часовому. Тот открыл ворота, и они выехали на улицу.
«Ежели бабка сильно занедужила, — скажешь, фельдшера пошлю», — вспомнил Тимка слова председателя. «Чтоб тот фельдшер привил тебе сибирку! — со злостью подумал он. — И чтобы у тебя нос вырос с тыкву и ты возил бы его на тачке, длинный чертяка!»
Положение Тимки действительно было неутешительное. Никакой бабки у него не было, и на хуторе, который он назвал председателю, жила лишь крестная мать его брата. Ехать к ней? Это значит — не выполнить приказа генерала, да и обман все равно будет обнаружен, и тогда не избежать ареста…
Тимка ехал молча, погруженный в свои невеселые думы. Помалкивал и его спутник, — видно, был он не из разговорчивых. Лишь когда выехали за околицу, и дорога пошла вдоль речки, казак повернулся к Тимке:
— Бабич четыре бомбы дал… На две, да гляди, не урони. Обращаться с ними умеешь?
— Приходилось…
— Ну, то–то.
Тимка взял бомбы, опасливо оглядел их и, переборов страх, прицепил к поясу.
Говоря о том, что умеет с ними обращаться, Тимка грешил против истины. Если ему и доводилось иметь дело с бомбами, то разве только со сделанными из бумажных кульков и начиненными пылью, когда он подростком играл со сверстниками в войну.
«Что теперь делать? — в десятый раз спрашивает себя Тимка. — Попробовать сбежать? Он наверняка подстрелит. Вернуться в станицу и рассказать председателю, что соврал насчет бабки, стыдно. Притом, что же ответить, если тот будет допытываться, куда он ехал и зачем?»
Пока Тимка мучился, не зная, что делать, его спутник курил цигарку за цигаркой, ловко крутя их из желтоватой газетной бумаги. Так доехали они до перекрестка. Дорога к Деркачихе шла прямо по–над балкой в сторону плавней, дорога же на указанный Тимкой хутор сворачивала направо.
Тимка, доехав до перекрестка, нехотя повернул коня и резко потянул к себе повод.
— Дядя Квак, куда вы? Нам же направо надо! — Но тот продолжал ехать вперед, как будто он оглох и не слышал Тимкиного оклика. Озадаченный Тимка повернул коня и галопом догнал Квака.
— Дядя Квак!
— Молчи, сосунок… едем правильно.
— Как «правильно», да то ж дорога на Деркачихин хутор!
— Нам туда и надо.
Тимку словно варом обдало. Он крутнул Котенка в сторону и выхватил наган, сам не зная, что сделает в следующее мгновение. Его уши резанул насмешливый голос Квака:
— Дюже не торопись, господин урядник, курком щелкать. Я того же болота, що и ты.
Квак пригнулся и хорошо сделал. Пуля свистнула где–то совсем близко.
— Не стреляй! Мать… в бога… христа!.. Я же свой, понимаешь, свой! — И увидев, что Тимка целится ему в голову, выпрямился и поднял кверху обе руки.
— Що ж, бей, ежели хочешь!
Это несколько отрезвило Тимку, и он, держа наган наготове, подъехал к Кваку.
— Тебя кто послал?
— Никто, сам вызвался, когда Бабич выкликал охотников с нашего взвода тебя сопровождать. Догадался, в какую беду попасть можешь.
Тимка спрятал наган и, все еще недоверчиво смотря на Квака, протянул ему руку.
— Спасибо.
Квак сделал вид, что не заметил протянутой руки, и тронул коня.
— Добре… едем… время–то идет.
Они снова поехали рядом. Тимка знал, что Квак красный партизан и служит в гарнизоне со дня его организации. Еще третьего дня Бабич ставил Квака в пример всей сотне, как хорошего, дисциплинированного бойца. И теперь в Тимкином сознании совсем не укладывалось, — как мог красный партизан и лучший боец гарнизона, Василий Квак, стать на их сторону? А Квак, очевидно, догадавшись, о чем думает Тимка, невесело усмехнулся в русую, тронутую сединой бородку:
— Эх, Тимка, Тимка! Ничего ты не знаешь…
Квак свернул еще одну цигарку и, раскурив ее от окурка, затянулся дымом. Их лошади с рыси перешли на шаг. Квак протянул Тимке кисет.
— На, урядник, закури. Не хочешь? Ну не кури, а то голос спортишь. — И, как будто продолжая уже начатый рассказ, проговорил: — Ну, значит, вот… Отступил это я с отрядом в восемнадцатом году из станицы. Шли мы на Новороссийск с думкой добраться до Девятой армии, до товарища Матвеева… да нарвались по дороге на конницу Шкуро. Растрепал он наш отряд, а кто жив остался, сбежал в горы до красно–зеленых.
