Борис Крамаренко - Плавни
— Скажи матушке, что благодарю ее… Дождь сильный?
— Как из ведра, господин полковник.
— Наши не подошли еще?
— Никак нет, в станице тихо — конные патрули только ездят.
Сухенко вынул часы.
— Уже одиннадцать. Ты что, в станице был?
— К гарнизону ходил. Там музыка грает, песни… вроде свадьба.
— Ничего, наши подойдут, мы их поженим.
— Уж известно…
— А пора бы им быть. Ведь не у Павловской же они повернули. Жаль, что генерал не разрешил пустить в дело конвойную сотню.
Видя, что полковник надевает шашку, ординарец нерешительно проговорил:
— Не ходили бы вы в такой дождь, господин полковник… Наши придут, есаул, знает, где вас найти.
— Ладно, ладно, не раскисну… Забыл, как мы на турецком фронте сутками под дождем были?
— А что хорошего, господин полковник? Все косточки досе болят.
— От одного раза хуже не будет.
…В окне учительницы виднелся свет. Сухенко, кутая лицо башлыком, подошел к окну и заглянул в комнату.
Зинаида Дмитриевна сидела возле стола, накрытого белой скатертью, и читала вслух книгу. Напротив, спиной к окну, сидела черноволосая девушка с пуховым платком на плечах и шила. Сухенко приложил ухо к стеклу.
— «Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один»…
— «Анну Каренину» читает, — пробормотал Сухенко, стараясь разглядеть, кто сидит напротив учительницы.
Под ногами Сухенко была лужа, и его кавказские сапоги промокли насквозь. Он подвинулся немного вправо, влез в рыхлую клумбу и выругался. Когда он снова заглянул в комнату, черноволосая девушка, встав из–за стола, подошла к окну. Сухенко едва успел присесть.
«Да ведь это Наталка! Черт бы забрал ее брата!»
— Я думала, что Тимка стукнул в стекло, — явственно услыхал Сухенко.
— А может быть, он, пойду гляну.
Сухенко бросился за угол дома и, не удержавшись, упал навзничь на мокрую траву. С его губ слетела такая отборная ругань, какой позавидовал бы любой вахмистр.
— Тимка! Иди скорей…
Сухенко, не дослушав конца фразы, перемахнул через забор, порвав о гвоздь черкеску.
«Нет, придется отложить до утра. Кстати, к тому времени станица будет в моих руках, можно тогда надеть погоны и георгиевские кресты. А сейчас — спать».
И Сухенко, скользя по грязи, поминутно оступаясь и проклиная дождь, господа бога и всех святых, побрел к дому отца Кирилла.
Когда он подходил к воротам, на колокольне пробил час. В доме все спали, и Сухенко долго пришлось стучать в ставни, пока ему открыл дверь ординарец.
— Завалился уже? Меня каждую минуту патруль арестовать мог, а он дрыхнет, и горя ему мало!
— Виноват, господин полковник, только что прилег… Сухенко, сердито отстранив ординарца, прошел через веранду в переднюю, оттуда — в свою комнату и стал раздеваться. Сняв оружие и черкеску, он надел домашние туфли, поданные ординарцем, и подошел к столу. Налил остаток водки в стакан и залпом выпил.
— Иди. Да если наши в станицу вступят, разбудишь.
— Они, господин полковник, такую стрельбу подымут, что вы и без меня проснетесь.
Ординарец, забрав бурку и сапоги полковника, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Сухенко уселся с ногами на кровать, снял со стены старую гитару, на которой когда–то играл сын попа, убитый еще в начале войны на австрийском фронте, и стал тихонько перебирать струны.
Отец Кирилл, разбуженный сухенковским стуком в ставни, оделся и хотел пройти в комнату полковника, но, дойдя до двери, остановился.
…Среди пошлости тьмы
Я увидел твою красоту…
— Поет, — прошептал поп Кирилл.
— Пожалей же меня, дорогая,
Освети-и мою те–емную жизнь…
— Грустит, видно, по ком… Надо будет завтра сказать матушке, чтобы пирог слоеный, его любимый, испекла…
Но отцу Кириллу не пришлось на другой день угощать Сухенко пирогом. В третьем часу ночи в станицу с песнями вошел гарнизон. Сухенко глухими переулками едва выбрался со своим ординарцем из станицы. Он понял, что случилось какое–то несчастье, поломавшее все его планы и расчеты.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Семен Хмель праздновал новоселье в своей новой хате. Гостей было приглашено много, и столы пришлось поставить во дворе и даже в саду.
По общему решению бойцов конной сотни, готовить обед поручили сотенному кашевару Степке Пустобреху, дав ему в помощники двух бойцов. Степка с радостью согласился. Он заверил сотню, что приготовит такой обед, какой бывал лишь у наказного атамана, да и то только тогда, когда к нему приезжал царь.
Откуда Степка мог видеть тот обед, никому известно не было, да никто и не допытывался, зная Степкину слабость сболтнуть лишнее.
Гордый ролью главного повара, Степка заявился к Хмелю чуть свет. Осмотрев продукты, присланные Бабичем, он остался доволен и стал облачаться в белый халат, добытый у ветеринарного фельдшера.
Но то ли Степка попробовал с утра слишком много кишмишовки, привезенной Остапом Капустой, то ли он слишком засматривался на Наталку и ее подруг, вертевшихся тут же, — дело у него не клеилось.
В полдень Бабич заехал к Хмелю спросить, не надо ли еще чего, а больше затем, чтоб попробовать кишмишовки. К этому времени Степка уже пережарил подсвинка, а в борщ положил так много стручкового перца, что у Бабича, пожелавшего отведать борща, на глазах навернулись слезы. Бабич крякнул, осторожно облизнул губы и укоризненно глянул на Степку.
— Чи ты сдурел, чи що?
Но все внимание Степки было поглощено изготовлением яблочного киселя, и он ничего не ответил.
Наталка взялась разливать кисель по тарелкам, но вместо киселя у Степки получился такой густой клейстер, что Наталка и ее подруги чуть не попадали на пат от смеха.
Степка, однако, не сдавался. Большие надежды он возлагал на шашлык по–карачаевски из молодого барашка, а также на слоеный пирог с творогом и малиновым вареньем.
Когда пришла пора вынимать пироги из печки, Степка выгнал из кухни всех, даже своих помощников. Пироги вышли пышные, румяные, и Степка торжествовал. Но когда он попробовал снять их с листов, он с ужасом увидел, что они крошатся, делятся на отдельные куски.
Степка потел, бормотал замысловатые ругательства, но ничего не мог добиться. И только когда в его руках развалился последний пирог, а белый халат окрасился малиновым вареньем, Степка понял причину своей новой беды: второпях он забыл смазать листы маслом или посыпать мукой. Если б не девчата, заглядывающие в окна кухни, Степка сел бы на пол и разрыдался. Но услышав Наталкин звонкий смех, он принял уверенный вид и стал ножом отдирать от листов нижние корки.
Из гостей первым пришел Тимка. Его синяя черкеска была до того стянута наборным поясом, что он едва дышал.
За Тимкой явился Капуста с сыновьями, Бабич и еще десятка два казаков гарнизона. Стали сходиться и старики, приглашенные Хмелем по настоянию Андрея.
Тимку и еще нескольких молодых казаков окружили девчата и увлекли в сад, откуда вскоре выплеснулась песня.
Зибралыся вси бурлаки до риднои хаты,
— Тут нам любо, тут нам мило журбы заспиваты,
Грай бо котрый на сопилке, бо сумно сыдиты,
Ой, тоди мы тилько взнаем, ой, чии мы диты…
Семен Хмель подмигнул Капусте.
— Добре спивают, да только басив у них черт–ма. Пойдем, друже, подтянем, что ли…
Андрей, стараясь быть незамеченным, тихонько отворил калитку и хотел пробраться в сад. Но не успел он сделать и двух шагов, как десятки голосов закричали:
— Батько пришел!
Навстречу ему вышли старики и его соратники–партизаны, окружили его и повели к самому лучшему столу на почетное место. Смущенный общим вниманием, Андрей сел.
Приняв из рук Наталки расшитый красными маками рушник, тихо спросил:
— Учительница пришла? Я ее что–то не вижу.
— Нет еще, дядя Андрей, может, сбегать?
— Пошли Тимку и скажи, чтоб обязательно пришла. От моего имени, пусть так и скажет.
Наталка убежала, а Андрей обратился к сидящему возле него старику.
— Не жалеешь, Прокофий Денисович, что сыны твои ко мне в гарнизон перешли? — Он кивнул в сторону двух рослых парней в синих черкесках и ярко–голубых чекменях.
— Нет, Андрей Григорьевич, не жалею… Замучились я и моя старуха, когда они в плавнях блукали… и ты скажи, Андрей Григорьевич, ведь сам, старый дурак, послал их в восемнадцатом к Покровскому!
Наталка, отправив Тимку за учительницей, бросила на Андрея раздосадованный взгляд.
«Неужели она ему нравится? А впрочем, мне что за дело? Пускай…»
Но Наталка была неискренна сама с собой. Чисто женским чутьем она догадывалась, что нравится Андрею, — и все–таки ей было досадно, что, едва появившись у них, он захотел видеть Зинаиду Дмитриевну. Наталка незаметно оглядела Андрея. «А ведь он красивый, и синяя черкеска ему больше идет, чем серая, а старики–то ему прямо в рот смотрят — ждут, что он скажет…»
