Вадим Шарапов - Команди Особого взода
Все следы вели к Белому острову - и к Табкоче Ямалу.
И вот теперь все полностью встало на свои места. Шаман вернулся - живой ли, мертвый, неважно. Степан привычным чутьем уже ощущал угрозу, исходившую от этого странного существа, с которым ему - он знал этот точно- вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу.
* * *- Откуда знаешь? - спросил Степан Нефедов, отставляя в сторону пустую кружку. Никифоров постучал по старинному медному чайнику. поднял крышку, сыпанул туда еще горсть заварки.
- Завтра - Ночь Ворона. Здесь верят, что в эту ночь мертвые тоже встают из могил и идут платить живым за все обиды.
Они сидели в чуме Маруя Яптика. Совсем бедный чум, шкуры во многих местах прохудились и оттуда нещадно задувал холодный зимний ветер, заставляя спящих кучей солдат натягивать на лица куртки и сжиматься комком. Сам хозяин с извиняющейся улыбкой сидел чуть поодаль и при скудном свете очага латал рваную малицу, пришивая на нее очередную заплату, которых и так уже густо пестрело на вытертой до блеска оленьей коже.
- Отсюда до Белого совсем немного - километров десять через пролив, - Никифоров засучил рукав гимнастерки, ловко выхватил из огня печеную картофелину, подул на нее, уронил под ноги.
- Картошка здесь откуда? - удивился Нефедов, недоверчиво трогая обугленный клубень. Никифоров улыбнулся.
- Это, товарищ старшина, трофей. Маруй говорит, что здесь несколько лет назад большой корабль всплыл из-под воды и разбился в шторм на камнях.
- Очень большой, совсем большой, - пробормотал Маруй Яптик, протаскивая нитку сквозь малицу.
- Подводная лодка, что ли?
- Похоже на то. Гляди.
Никифоров выдернул из костра не догоревшую еще палку, указал ей вбок. Приглядевшись, Степан хмыкнул. У стены чума лежал лист поржавевшего железа, на котором четко виднелась часть свастики.
- Местные жители что успели - растащили, а остальное утянуло в океан. Так что, в войну тут, видать, не совсем спокойно было...
- Понятно, - старшина снова задумчиво потрогал пальцем горячую картофелину, потом спросил:
- Значит - завтра? С Обдорском связи нет?
- Отсюда? Какое там... Даже до погранзаставы не могу докричаться. Пурга, и в голову точно гвоздь забили.
Степан уже спал, с головой закутавшись в меховой мешок, а Никифоров еще долго сидел у потухшего очага. Потом он встряхнулся, небрежным движением рук проверил охранные обереги, расставленные вокруг стойбища. Кончики пальцев резануло ледяной бритвой, и военный маг довольно усмехнулся.
Перекрестился, лег и уснул.
До Белого шли в полной тишине. Пурга закончилась, и мир вокруг стал стеклянисто-нереальным, призрачно светилось небо, на кромке горизонта сливающееся с землей странным белым ковром. Каждый скрип снега звучал как выстрел. Запасные олени сбились в плотную кучу и шли, боязливо прядая ушами. Даже собаки, обычно перелаивавшиеся друг с другом, притихли, только вожак - большой хаски, которого Никифоров прозвал Ворюгой - злобно хрипел в постромках. Солнце краем показалось из-за горизонта и снова упало, погрузив все во мглу. Абсолютное безмолвие тяжко давило на уши, и Нефедов все чаще приказывал остановиться, свериться с компасом, разворачивал карту. Ничьих стойбищ здесь не попадалось, отсюда давным-давно ушли все, кто мог.
Лед пролива перешли без приключений, оставив оленей на берегу, под присмотром испуганно притихшего Маруя Яптика, который наотрез отказался идти дальше.
- Здесь, - хрипло сказал Никифоров, - это уже почти рядом.
Нефедов глянул на него. Солдат шел, запрокинув голову и закрыв глаза, как будто его тянула вперед невидимая веревка.
- Что - рядом? - спросил он, знаками показывая солдатам, чтобы они распределились цепью.
- Святилище... - пробормотал Никифоров. Потом остановился, упал на четвереньки в снег - и зарычал по-волчьи, вздернув верхнюю губу, не открывая глаз. Как будто только этого и ждали, дружно взвыли собаки.
- Твою мать! - в пальцах у Степана пополам сломалась пластинка оберега. И тут же вокруг осыпалась невидимая паутина, открывая человеческому взгляду шевелящийся снег тундры. А из под снега - тянулись вверх, вставали, озирались пустыми глазницами, ощерив промороженные челюсти...
Менквы. Души великанов, о которых детям рассказывают страшные сказки. Только сейчас вместо великанов на Степана и его людей шли мертвецы. Обычного роста, в обрывках шкур и погребальных бус, переставляя почерневшие ноги, на которых лопались остатки сухожилий, они поднимались, сжимая обломки копий и ножей, буравя собой мерзлоту, в которую были уложены века назад.
- Там! - Никифоров кричал, указывая за сопку. - Там святилище Ямала! Он должен быть там!
Военный маг вскинул руки, до хруста сжал в кулаках острые кристаллы кварца. Кровь потекла по запястьям, воздух вокруг него загудел, подернулся серебряными нитями. Менквы молча шли, продираясь сквозь невидимую защиту.
- Стрельба по готовности! - Степан сдернул с плеча карабин. Захлопали выстрелы. Никифоров выкрикнул что-то, вспыхнул дрожащий, перекатывающийся по снегу шар синих молний, оглушительно рвануло воздух. Несколько менквов мгновенно рассыпались в прах, так что туча пыли осела на снег. Но их было слишком много.
Нефедов плел привычную сетку движений - уворачиваясь, нападая, стреляя. Выпустив все пули из карабина, он выхватил дедовский кинжал, и теперь дрался как на тренировке, втыкая длинное лезвие в черепа, разрубая суставы. Сзади кто-то закричал, но старшина не обернулся.
- Степан! Лови!
Отбросив изломанный ударом труп, Нефедов метнулся на голос. Никифоров, белый от напряжения, с подбородком, перемазанным в крови из закушенной губы, кинул ему небольшой мешок. В шаге от старшины мешок ударился об снег, из него веером высыпались обереги. Всадив кинжал в горло менкву и чувствуя, как кулак обволакивает едкая ледяная слизь, Нефедов выдернул клинок, сшиб мертвеца с ног и сгреб разноцветные пластинки в горсть.
Он ломал их сразу все, без разбора, рыча по-звериному и чувствуя, как голову изнутри разрывает бешеный поток, от которого меркнет сознание.
Редкие снежинки, падавшие с неба, остановились и застыли, не долетая до земли.
Он побежал вперед, на сопку. Никифоров, смахнувший со лба кровь, увидел, как размывается и блекнет в движении силуэт старшины. Больше он не успел ничего заметить - удар когтей швырнул его навзничь, и в последнее мгновение маг прошептал то, что ему оставалось. Слово Резерва смело бросившихся к нему мертвецов, выжгло в снегу и обнажившейся земле исковерканный цветок розы, построило до неба стеклянную стену между людьми и ожившими трупами.
Степану казалось, что он бежит страшно медленно, движется, словно попав в густой кисель. Сердце не билось - стрекотало в груди с пулеметной скоростью, рот был полон вязкой крови. На вершине сопки кто-то стоял, и Нефедов знал, что должен добраться до этого кого-то, должен, должен... а ноги никак не хотели двигаться вперед, и он завыл от бешенства так, что кровь изо рта выплеснулась в воздух и застыла стеклянными шариками. Потом прямо перед глазами он увидел черное лицо шамана.
Табкоче Ямал глядел на него неживыми глазами, растянув в хищной ухмылке губы и оскалив длинные острые зубы, натыканные во рту сплошным частоколом. Степан ткнул в это лицо кинжалом, но клинок обломился как глиняный и зашипел на снегу, а шаман только чуть пошатнулся, схватив Нефедова за руку холодными пальцами. Старшине показалось, что в левую часть груди ударили молотом, что-то захрустело и, опустив глаза, он увидел острые концы костей, прорвавших кожу чуть пониже локтя. Боли не было, но предавшая хозяина рука разжалась, выпустив бесполезную рукоятку с острым обломком лезвия. Табкоче швырнул Степана в снег, рухнул рядом, впился зубами в плечо.
- Мое! - нечеловечески-звонким голосом крикнул он. Время начало убыстряться, и с ним тотчас же пришла боль. Нефедов заорал во весь голос, выкатился из под врага, не замечая, как сломанные кости скребут по насту. Пальцы другой руки нащупали грубо оплетенную рукоятку.
- Твое? Н-на, сука! Н-на, тварь! - он вскинул черный нож и с размаху всадил лезвие между зубов шамана.
Вой накрыл сопку. Менквы тупо брели, взбираясь на ее вершину - срывались, падали, катились к неподвижному телу Никифорова, оставались лежать, дергаясь в корчах, как марионетки. А наверху старшина Нефедов все глубже и глубже втискивал дымящийся клинок между скрежетавшими по нему челюстями, вязнущими в черном камне. Сквозь мельтешившую в глазах радугу он видел, как Табкоче Ямал, выпучив мертвые глаза, рвет себе горло когтистыми пальцами, не в силах выдернуть зубы из ножа, и как чернота растекается по этим зубам.
- Что? Не по себе... кусок... откусил, паскуда? - выдохнул Степан, и повалился лицом в снег, успев почувствовать, как тело, приходя в себя после оберегов, ответило немыслимой болью.
