Леонид Бородин - Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

Бородин Леонид

Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

Леонид Бородин

Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

1

Я так давно хотел рассказать-написать об этой истории, что и не заметил, как устал от хотения. Но жизнь проходит. А когда она, жизнь, проходит настолько, что уже все, решительно все позади, тогда прошедшее вдруг становится равно ценным, и нерассказанная история обретает значение не меньшее, чем любое другое событие прошедшей жизни.

А мне эта давняя история -- по крайней мере, как я ее захотел запомнить -- чем-то странно дорога. При остром дефиците добрых чувств по отношению к современности и современникам такая, почти слезовышибательная доброта к теперь уже далекому прошлому, возможно, весьма сомнительная ценность, но она помогает доживать, она, наконец, время от времени дарует сны радости, а сны для меня всегда были второй жизнью -- великим даром... Не представляю, как бы я жил без снов...

Итак, место действия моей истории. Прекрасное! Ущелье на берегу Байкала.

Время действия. Замечательное. После войны. От сорок седьмого и далее. Почему замечательное? Я даже и оправдываться не буду. Замечательное, и все тут.

Главный герой. Александр Демьянович Нефедов. Настоящий советский человек. Все люди были советские. Но некоторые так себе, а он был настоящим. Других характеристик человеческой правильности мы тогда не знали. По крайней мере, я их не помню.

Сам я в этой истории присутствую лишь условно, потому что хотя и был свидетелем всего происходившего, но свидетелем безмозглым -- какие мозги в девять--одиннадцать лет. Но свойственно человекам в лучшую сторону переосмысливать события прошлого, что благодатно и чревато одновременно...

Впрочем, чтобы покончить с темой моего личного присутствия в предлагаемой истории, поясню, что сколько себя помню, всегда считал, что живу в самом прекрасном месте земного шара. Полагал, что все, кто не живет на Байкале, должны мне смертельно завидовать. Да и теперь, когда говорю кому-то, что вырос на берегу Байкала, непременно в глаза загляну -- это уже по привычке, -- и, ей-богу, всегда реакция, какую ожидал. В Германии однажды баварцу, весьма фанатичному патриоту действительно красивейших мест, сказал про свое байкальское детство. Та же самая реакция: "О-о!" Так что проверено.

В общем, что касается места действия, мое понимание было на уровне.

Во всем же остальном был я дурак дураком, и потому история о старшине Нефедове -- не воспоминания, а именно ностальгическое переосмысление фактов, пересудов и пересказов, безмозгло зафиксированных добротной детской памятью.

Непредставимо велики российские расстояния. Как известно, мир существует в трех измерениях. Российский же -- в четырех. Четвертое измерение нашей жизни -- расстояние. Оно способно впечатлять, поражать, удручать и содрогаться даже, это если как посмотреть. Если посмотреть на карту и руками измерить расстояние от Москвы до места действия -- так это ж почти метр наискосяк слева вниз направо. Однажды проехав на поезде от Байкала до Москвы и назад, на карту потом смотришь с особым изумлением и особым разочарованием. Правда карта таинственна, как секретный объект, специально замаскированный, чтоб только догадываться, но не видеть...

Такой объект был у нас на правой, если лицом к Байкалу, вершине ущелья. Там во время войны стояла артиллерийская батарея. Только в сорок шестом стащили пушки и увезли, но "объект" еще несколько лет сохранялся в замаскированном виде: за десять метров -- ничего подозрительного, кусты да деревья. А как продерешься сквозь заросли, тут и ахнешь: бараки, склады, траншеи, вышки...

По нашему скалистому берегу еще при царе проведена-проложена была единственная железная дорога, связывающая Москву с Дальним Востоком. Десятиметровая по ширине полоска-ниточка вдоль скал... И когда в сороковых запахло войной с Японией, затащили на вершины прибрежных гор и скал пушки, чтобы, не дай Бог, какой-нибудь один японский самолетик не прорвался -- многого и не надо, одна нешибко большая бомбочка могла сорвать скалу и похоронить дорогу, и тогда Москва сама по себе, а все, что за Байкалом, -- бери не хочу!

Берег наш ни для какой дороги не пригоден. Горы да скалы. Ни метра береговой полосы. Но другого не было. Чтоб дорогу построить, скалы взрывали, а горы дырявили тоннелями. Полста штук надырявили. В среднем через каждые два километра -- тоннель. Только у нас не говорили -- тоннель. Говорили -- тунель, и было это слово женского рода: за первой тунелью, за второй тунелью... И путь железнодорожный тоже женского рода: по четной пути, по нечетной пути... Та, что от Москвы, нечетная, а что к Москве -четная. И рельс у нас тоже был женского рода. Говорили мы не рельс, а рельса и: бить в рельсу, идти по рельсе. Учителя в школе поправляли нас, и мы охотно поправлялись, но промеж собой говорили, как привыкли.

Еще много чего у нас или называлось не так, или понималось по-другому. Поселок-станция наш, как уже говорил, располагался в ущелье, но такого слова мы не знали. Точнее, знали, конечно, но что ущелья на всяких там кавказах бывают, а у нас -- падь. Значит, жили мы в падu -- ударение на последний слог. У каждой пaди (а здесь вот ударение на первом слоге) свое название, и по ходу дела, то есть рассказа, о некоторых еще будет разговор... Или еще вот слово "равнина". Равнина -- это вовсе не то место, где мы жили, равнина начиналась на вершинах гор. Ровности там, конечно, никакой не было, сплошные пади да гривы, но равнина все же именно там, на горах, где, кстати, и артиллерийские батареи стояли во время войны, чтоб дорогу и тунели охранять.

А теперь несколько слов о тунелях специально, так как -прямое отношение ко всей истории. Пусть уж мне простится, что так и буду писать -- "тунель", потому что "тоннель" -- это опять же где-то не у нас, в Швейцарии например, и к нам никаким боком. А свои тунели да пути железнодорожные -- вечная забота взрослого населения не только нашей станции, но и всего населения Кругобайкальской железной дороги, что от станции Байкал, где Ангара вытекает, до Слюдянки, где последняя тунель из тех полста, проковыренных дореволюционными инженерами и работягами, да так добро проковыренных, что они и по сей день стоят, хотя заброшены теперь, после закрытия нашей дороги, и стоять будут еще сто лет, а то и двести...

Но опять же представьте-ка себе: одно дело, когда скала накроет путь, и совсем другое -- если диверсант взорвет тунель. Вот потому и во время войны, и после нее, пока дорогу не закрыли, тунели наши строго охранялись солдатами, чьи гарнизоны рассредоточены были по всей дороге через каждые пять--десять километров.

Гарнизон -- это барак, где живут пятнадцать--двадцать солдат, старшина и командир, как правило, старший лейтенант. Охраняют солдаты ближайшие три-четыре тунели по обе стороны гарнизона.

Наша станция находилась на сто двадцатом километре от Иркутска, но говорили просто: двадцатый километр. Подопечные нашему гарнизону тунели имели свои цифровые поименования, но мы опять же говорили так: тунель на восемнадцатом километре, тунель на двадцать втором...

Около каждой тунели "грибок", и под ним круглосуточно солдатик стоит -- винтовка с примкнутым штыком, патрон в патроннике, -- и имеет право солдат стрелять без предупреждения, если кто подозрительный попытается проникнуть в тунель или опять же подозрительно высунуться из окна проходящего пассажирского поезда. А чтоб такого не случилось, как только пассажирский поезд трогался со станции Байкал в нашу тунельную сторону, проводники замыкали тамбуры вагонов, окна вагонов тоже замыкались особым ключом и занавесками закрывались, а пассажиров предупреждали, чтоб не смели пялиться в окна и тем более пытаться открывать их.

Правда, такие суровости были только во время войны. После, то есть в те времена, какие я помню лично, ничего этого уже не соблюдалось, хотя солдаты под грибками у тунелей непременно щурились на проходящие поезда, винтовки держали в руках крепко и нас, местную шпану, через тунели не пропускали, если по рыбачьим или другим нуждам пробирались мы в места, отделенные от поселка тунелями. Мы, правда, все равно шныряли где хотели, тунели преодолевали по скалам или по подскальным переходам -- такие переходы из подвешенных железнодорожных шпал сотворялись специально для проверки внешнего состояния тунельного перекрытия; короче, нам тунели не были помехой. К тому же солдаты всех нас знали "похарьно", а чужих детей или взрослых в поселке не бывало по причине того, что вся наша территория от станции Байкал до Слюдянки была запретной зоной, куда без специального пропуска ни-ни!

Теперь вот только подбираюсь я наконец, после столь многословного, но необходимого вступления, к самой истории и к главному герою ее...

Гарнизон в нашем поселке располагался высоко на скальной площадке солнечной стороны пади, на месте ее разворота к Байкалу. К нему, к гарнизону, была проложена, прорублена наискосяк по горе специальная дорога, по которой подвозили в гарнизон воду, продукты, ну и вообще все, чего на руках да на плечах не затащишь. Служило в гарнизоне около двадцати солдат -- точно не помню. Над ними числился командир -- старший лейтенант по фамилии Бесфамильный. Но в действительности он был не только бесфамильный, но и безымянный, для нас, мальчишек поселка, по крайней мере, потому что видели мы его редко -- все время он мотался в Слюдянку, семья у него там проживала, и, по нашему пониманию, толку от его службы не было никакой. А всю положенную "службу" справлял он, наш герой и кумир, старшина Александр Демьянович Нефедов.