Леонид Бородин - Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова
Представьте себе молодца лет тридцати, ростом в три пацана, стройного, подтянутого, бритого и глаженого и, что самое дивное -- всегда, даже в весенне-осенние распутицы, с до блеска начищенными хромовыми, то есть офицерскими, сапогами. Конечно, и у солдат гарнизона их, солдатские, кирзухи тоже если не блестели, то, по крайней мере, поблескивали, но что до Демьяныча, то ведь мы специально подсматривали: ага! пошел к магазину... Что по своей гарнизонной дороге не умарался -- не диво, сплошь камешки. Но на спуске к магазину всегда грязь. Так нет же, будто по воздуху, земли не касаясь, прошагал, чтоб продавщица тетя Галя пухлой ручкой с короткими пальцами глазки-щелочки свои прикрыла от блеска его голенищ.
Ну если честно, конечно, не от сапог щурилась тетя Галя, а от бравости старшины, потому что бравее его в жизни никого не видела, сама в том признавалась, многие слышали. Да разве только она одна? Все вдовы поселка и все старшеклассницы нашей семилетки, как у нас говорилось, сдыхали по старшине Нефедову.
Три начальника командовали жителями поселка. Начальник дистанции пути, он менее всех виден был, потому что, во-первых, жил в доме на отшибе, вдоль путей, в стороне от пади, в которой поселок. Для станции специально срезали часть горы -- это когда дорогу строили, и получилась большая площадка, на которой поместились четыре рабочие пути и две тупиковые, да еще и все станционные здания. Во-вторых, командование начальника дистанции, оно как бы протягивалось вдоль дороги и самого поселка почти не касалось, хотя в действительности ему подчинялось практически все в поселке, в том числе пекарня, кузня и тот же магазин с тетей Галей. Короче, по закону начальник над участком железной дороги был самым главным начальником. Но это по закону.
Был еще директор школы Иван Захарович. Его начальственность была как бы "скрозь" того закона, потому что мог с любым рабочим, бригадиром или инженером-путейцем обходиться как с родителем: дети-то у всех были, а раз дети, значит, школьники, и тут власть особая -- по уважению! Учителя наши никогда, например, не стояли в очереди в магазине -- их всегда пропускали вперед, хотя которые новенькие сперва всегда смущались и старались приходить в магазин, когда народу нет. Но тогда для них все равно специально оставляли хлеб, или мандарины, или другое что-нибудь вкусное...
Но самым видным для всех начальников был, конечно, старшина Нефедов.
Солнце у нас вставало из-за Байкала, как раз из того места, где через много лет построен был вредительский для всего Байкала комбинат, что и поныне стоит и вредительствует. Так вот, если случалось в это время оказаться внизу, под гарнизонной площадкой, -- говорилось уже, что гарнизон был на солнечной стороне пади, -то обязательно в это время всякий увидел бы старшину Нефедова, стоящего у самого края площадки. Руки за спиной, ноги расставлены, блестят сапоги и кокарда на фуражке, а взгляд старшины устремлен не куда-то там на восток -- он вообще никуда не устремлен, он как бы над всей нашей громадной страной, в которой полный порядок, если старшина стоит на скале и не шелохнется, он специально там стоит, чтобы если кто тоже рано встал, мог убедиться, что очередной наряд на охрану тунелей отправлен и, значит, все остальное в стране тоже происходит вовремя и как положено, и всякий может спокойно заниматься тем, чем ему дано заниматься по жизни. Так же вот и Сталин в Кремле у окна... Спокойно... Курит трубку и думает...
Может, конечно, кто-то тогда все это совсем не так видел и понимал -- не знаю, не слышал, потому что только своим глазам верил и только своим чувствам доверял, и пусть бы кто-нибудь попробовал меня разуверить!
Итак, диктует мне моя память, старшину Нефедова все в поселке любили и уважали. Были и две особые причины для любви и уважения, и причины эти, как бы их ни толковать, все равно вторичны относительно самой личности старшины.
Как и положено, все в поселке работали, за что получали зарплату. Но, знать, зарплата была невелика, потому что многие держали коров, но корову можно только одну, зато коз -- сколько сена напасешься. А сено где? Да на равнинах гор наших, хоть и не таких, как на Кавказе, но за час до равнины не всяк доберется. На равнине лес да тайга. А сено только на полянах, потому каждая поляна на десяток километров вглубь за кем-нибудь закреплена особым решением сельсовета.
Накосить полдела. А вот вывезти... Лошадь нужна. А их в поселке -- две при дистанции, одна при школе и целых три при гарнизоне. Потому, кроме законного уважения за личность, был старшина Нефедов еще и нужнейшим человеком для каждой семьи. А семьи не то что сейчас, в каждой куча детей, особенно у путевых обходчиков, что жили в специальных домах друг от друга на километр или полтора по всей дистанции, вообще в стороне от поселка. Говорили как: обходчику работа до темноты, а по темноте че делать, окромя детей, -- ни кина тебе, ни танцев, ни концерта, ни лекции, ни даже бани, куда поселковые люди ходили обществом -женщины в субботу, мужики в воскресенье.
Но еще о лошадях. С конца августа начинался у нас кедровый сезон. Большинство, конечно, орех на спине таскали. Мешок с лямками за спину -- а это до полста килограммов -- и потопал, а топать от хорошего кедрового места до дому от пяти до восьми километров... Но это только для тех, кому мешка хватит. А для многих кедровый орешек -- товар по рублю за стаканчик на станции у поездов. Ни горба, ни времени не хватит натаскать торгового ореха, и тогда к кому за помощью? Ясное дело -- к старшине Нефедову. У старшины свой интерес: чем проситель отблагодарить способен. Не в личный интерес, само собой. Личный интерес Александра Демьяныча, как сам он любил говаривать, только в области женского полу, и в этом интересе он ни в чьей помощи не нуждается. А вот солдатики его от изюбрятинки не отказались бы при их небогатом довольствии или, положим, от голубичного да брусничного варенья. Короче, не простой разговор о лошадке, но деловой уговор о взаимопомощи. И бесполезно подъезжать к старшине с бутылкой или просто с хвалебными словами, потому что все хорошее о себе сам знает, а бутылка -- вообще не факт.
Лошадки, это, конечно, важно, но важность, так сказать, корыстного свойства. Но было еще нечто, отчего жители поселка почитали старшину Нефедова нужнейшим человеком для общества.
Так уж была построена жизнь народная в те далекие годы, что кто кем бы ни был по профессии и где бы ни жил, хоть в трижды медвежьем углу, приучен был каждый человек переживать за весь человеческий мир, приучен был честно интересоваться всякими событиями и всякому событию цену назначать, исходя из перспектив грядущего общечеловеческого счастья, научно просчитанного еще Карлом Марксом, а Лениным и Сталиным доказанного всеми их великими делами.
Для своевременного удовлетворения общественной потребности всемирного сопереживания раз в квартал приезжал из Иркутска из "Общества по распространению..." лектор-международник, много лет подряд один и тот же, Иван Перфильевич по имени-отчеству. И хотя клуб набивался, как на "Индийскую гробницу" (был такой фильм), за годы надоел этот Перфильевич всем, особенно бабам, то есть женщинам, потому что по внешности был такой облезлый, что дальше облезать некуда, хотя говорил он как по писаному и хохмы всякие про американцев или англичан рассказывал весело вперемежку с разными подлыми фактами агрессивной натуры мирового капитализма.
Но надоел. И тогда кому-то из начальников, что жили в Слюдянке, а может, даже и в Иркутске и которые оттуда заботились о духовной пище для тружеников железной дороги и членов их семей, пришла в голову славная мысль: воспитать в коллективе поселка-станции своего лектора, который бы не только информировал жителей поселка о мировых событиях, но и соображал бы на месте о качестве усвоения информации и правильности реакции на нее конкретных индивидуальностей. Говорят, при обсуждении кандидатуры даже директора школы, доброго хозяйственника, отвергли и заместителя начальника дистанции инженера Савельева, который на фронте немецкий выучил, -- и его зарубили. А выдвинули, на радость всем, кого? Да, конечно, старшину Нефедова. Согласовав это дело с его военным начальством, отправили старшину в Иркутск на две недели обучаться лекторскому искусству.
Первая лекция старшины пришлась на первый по-настоящему весенний день в самом конце апреля сорок восьмого года. Зал нашего клуба был под завязку: это когда не по местам, а по вместимости. На первом и втором рядах -- начальник дистанции с директором школы, инженеры дистанции и учителя, а далее уже все без разбору, кто где успел занять. Те, что на первых рядах, они, конечно, из любопытства, ведь, по слухам, у старшины, кроме семилетки, за плечами ничего, и смущаться бы ему, недоучке, пред высшим образованием, что прямо под носом... нога на ногу... да с прищуром...
А он -- хоть бы что! Боковым проходом протопал браво к сцене, миновав ступеньки, запрыгнул молодецки, развернулся красиво, восстав над трибуной, сколоченной из "вагонки" и покрашенной охрой, делово и в то же время просто сказал всеслышно:
