Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!
У нас в роте «стучали» замполиту командиры отделений Гребнев и Фельдман. Хотя остальные в их присутствии старались не болтать лишнего, но не всегда получалось. Да и само понятие «лишнее» являлось весьма расплывчатым. Например, рассказывая о тяжелом противостоянии на Дону и больших потерях, которые мы несли, я невольно шел вразрез с официальной версией. Будто итальянцы ничего серьезного из себя не представляли, имели слабое вооружение, а во время наступления их разгромили в считанные дни.
В наступлении зимой сорок второго — сорок третьего года я не участвовал, но испытал на собственной шкуре, что любой враг опасен. Особенно когда немцы наносили удар за ударом. Я также вспоминал выход из окружения, безнадежные бои мая — июня сорок второго. Мы делились друг с другом, что накопилось на душе, и юношеская непосредственность срабатывала против нас.
Меня могли просто отчислить в первую же маршевую роту, уходящую на фронт, но поступили хитрее. Отчисление вызвало бы нежелательные разговоры среди сержантского состава, а ведь на нас многое держалось. Сыграли на моих служебных недочетах. Утром, перед зарядкой, полагалась километровая пробежка, а раз в неделю марш-бросок с полной выкладкой на восемь километров. Если пробежку я кое-как одолел, то марш-бросок проводили командиры отделений. Я лишь провожал и встречал взвод. Не до конца зажившая рана не давала возможности бегать, начинала сочиться сукровица. Мне сделали внушение и заставили лично возглавлять марш-бросок. После первого же броска я едва ковылял и сразу же подал рапорт об отправке в действующую армию. Понял, что не мытьем так катаньем меня все равно выживут. Лучше уйти по-хорошему. Конечно, рапорт удовлетворили. Даже похвалили, и вскоре я предстал перед «покупателем» из стрелковой дивизии.
— Снайперы и обстрелянные бойцы нам всегда нужны, — объявил молодой капитан-комбат и внес мою фамилию в список. — Еще бы хороших пулеметчиков с пяток. Не посоветуешь?
Пусть простит меня Бог, если он существует, но я решил отплатить стукачам из роты. Я посоветовал взять сержантов Гребнева и Фельдмана.
— Нормальные пулеметчики? — заинтересовался комбат.
— Подготовленные, и с людьми умеют работать. Засиделись в тылу. Правда, не знаю, отпустит ли их начальство, — слегка подзавел я капитана. — Особенно замполит батальона.
— А что замполит? У меня предписание командующего армией имеется. Люди нужны для укомплектования боевого полка.
— Может, и замполита возьмете? Совсем закис вдали от передовой.
Тут я перехватил. Даже снахальничал. Очень уж заманчиво было отплатить ему, как одному из руководителей, по чьей вине творились в полку безобразия. Выше замполита батальона его не назначат, а это почти передовая. Она быстро людей на истинный путь наставляет.
Комбата звали Морозов Степан Назарович. Мне предстояло воевать под его командованием. Несмотря на молодость, он оказался проницательным человеком. Оглядел меня, усмехнулся:
— Счеты сводишь, сержант Егоров?
— Может, и так Тошно на все безобразия смотреть.
— Ну, замполит, это другая епархия. Я туда не лезу. Вот пулеметчиков заберу с удовольствием.
Так я опять попал на передовую. Не в очень хорошее время. Март, еще стояли морозы, затем началась слякоть. Но самое главное, наступавший с конца февраля фельдмаршал Манштейн решил взять реванш за Сталинград и нанес несколько мощных ударов, оттеснив наши части. В середине марта взял Харьков, лишь месяц назад освобожденный Красной Армией. Неужели снова отступаем?
Глава 7.
ВЕСНА, РАСПУТИЦА, ОБОРОНА
Маршевую роту в количестве 350 человек разделили на несколько частей, пополнив стрелковые полки, стоявшие в обороне, недалеко от города Балаклея (80 километров южнее Харькова). Вместе с тремя десятками бойцов, «пулеметчиками» Гребневым и Фельдманом, я попал в батальон капитана Морозова. Оба сержанта, обозленные на меня, стали высказывать претензии:
— Это ты нас подставил!
— Сами жаловались, что надоело в тылу сидеть.
В моих словах была доля правды. Гребнев действительно в кругу новобранцев высказывал сожаление, что «наши» кругом наступают, а он вынужден торчать в запасном полку, где ни наград, ни званий не добьешься. Надоело в тылу ошиваться. Молодняк, глядя с уважением на его нашивку о ранении, простодушно предлагал:
— Вы, товарищ сержант, проситесь с нашим выпуском на фронт.
Но Гребнев, прослужив пару месяцев в зенитно-пулеметной роте, на передовую не рвался. Зенитчики тоже под огнем бывают, но службу их с пехотой не сравнишь, а из запасного полка одна дорога — в пехоту. В зенитчики вряд ли направят, там всегда полный комплект. Стрелковые же полки как прорва. Потери людей огромные, хоть каждую неделю маршевые роты направляй, все сожрут.
— Сам не смог в хорошем месте усидеть и нам подгадил, — фыркал Фельдман, обычно никогда не терявший выдержки и умевший подладиться под любое начальство.
— Вякнете еще что-нибудь, расскажу, как вы на своих товарищей стучали. Здесь передний край, жизнь три копейки стоит.
— Грозишь?
— Чего вам грозить? Сами знаете, куда попали.
Оба заткнулись. Их поставили на должности командиров пулеметных расчетов. Я неделю болтался между небом и землей, затем объявили, что назначен снайпером, однако винтовку имел обычную. Когда заикнулся насчет оптики, капитан Морозов сказал:
— Не создавай проблем. Нет пока снайперских винтовок, стреляй из обычной. Тебе, кажется, напарник положен?
— Вроде положен. Но если людей не хватает, обойдусь и один.
— А ты зубастый, — засмеялся Морозов. — Эти двое, Гребнев и Фельдман, точно стукачи?
— Пулеметчики, — буркнул я.
Так началась моя служба в новом полку. В напарники мне дали парня, чем-то похожего на Веню Малышко. Тоже мало обстрелянного, но Веня, хотя бы в урезанном виде, окончил снайперские курсы, а новый напарник, Саня Ваганов, и курсов не кончал. Своим назначением он гордился и даже не обиделся, когда я отчитал его за плохо почищенную винтовку.
Мы изучили позиции всех трех рот батальона и батареи «сорокапяток». Командиры, которым Морозов меня представил на совещании, морщились, как от зубной боли. Здесь обстановка была совсем другая, чем на Дону. Немцы — противник более серьезный. В тот период шли бои так называемого местного значения. То фрицы оттеснят нас, то мы нанесем удар. Если с верхов посмотреть, то сплошная возня, не больше. А для полка сплошные потери. Маршевые роты едва успевали затыкать прорехи.
В траншеях днем хлюпала грязь, ночью трещал лед. Возле бруствера, между подтаявшими пластами снега, разливались целые озера. Вода сочилась сквозь стенки окопов. Расстояние до немецких траншей составляло метров семьсот. Чтобы сделать точный выстрел без оптики, предстояло выползать на нейтральную полосу. Деревья здесь почти не росли, торчали редкие пучки кустарника, громоздились, зацепившись за бурьян, шары перекати-поля. В разных местах стояли три сгоревших танка и лежал корпус бомбардировщика Пе-2 («пешка», как его называли), с обломанными крыльями и вмятыми в землю двигателями. Но больше всего на нейтралке было воронок от снарядов и человеческих тел. Одни еще лежали под снегом, а на проплешинах, где снег растаял, соседствовали и наши, и немцы. Наших — раза в два больше.
Я заранее присмотрел из траншеи место для будущей засады: заросли бурьяна, кусты и две большие воронки. Саня Ваганов предлагал использовать сгоревший немецкий танк Т-4, но я его предложение отверг. Каждый из трех подбитых танков на участке, длиной более полутора километров, выделялся, как клоп на стене.
На свою первую охоту на новом месте выполз часа за два до рассвета. Среди бурьяна вырыл окоп с полметра глубины. Промерзшая за ночь земля поддавалась плохо. Колотить лезвием саперной лопатки по льду было опасно. Скребся, как мышь, вспотел, пока одолел полметра. Понял, что запасную позицию оборудовать не успею, решил использовать воронку, заполненную до краев снегом. Но там оказался труп. Видимо, в нее заполз раненый боец, да так и остался. В соседней воронке лежал немец.
В карманах нашего солдата нашел какие-то бумаги, а в подсумке ржавые на ощупь патроны. Вытащил документы немца, отстегнул часы, штык в ножнах и пол-литровую фляжку. Хоть небольшую объемом, но изогнутую, удобную для ношения в кармане. Затем заполз в свой окоп и пристроил винтовку. Нового напарника Саню Ваганова на первую вылазку не взял. Место открытое, поднимем возню, и закончится моя охота, не начавшись. До немецких траншей было метров четыреста. Привыкнув на Дону к пойменному лесу, который неплохо нас защищал, я чувствовал себя на поле, в окружении трупов, очень неуютно. Нервозность усилилась, когда заметил вынесенное вперед боевое охранение.
Наверное, ночью там сидело отделение с пулеметом, а на день оставалась пара наблюдателей, наверняка имеющие бинокль или стереотрубу. Если бы окоп боевого охранения находился прямо напротив моего окопа, то, уверен, они бы засекли меня быстро. Но, к счастью, наблюдатели находились в стороне.
