Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Снаряды! Снаряды!.. – раздался где-то в стороне, за спиной Новикова, крик, но этот крик скользнул мимо сознания. Одновременно со взрывом боеприпасов ощутимо сотрясли высоту два других полновесных взрыва. Сизые шапки дыма, колыхаясь, выплыли над темной завесой в той стороне, где были орудия Овчинникова.
«Что это там? Это он?»
Новиков резким доворотом подвел панораму в сторону взрывов. Он всматривался сквозь обжигающий глаза пот, стараясь найти орудия Овчинникова. От мысли, что Овчинников, окруженный прорвавшимися танками, подорвал орудия, морозным холодом облило влажную спину. «Неужели он сделал это?» Но, не соглашаясь с тем, что там уже погибли люди, разбило орудия, он вдруг уловил в сумеречном тумане близ позиции Овчинникова проступивший силуэт танка и, как пьяный, обернулся, нетерпеливый, черный, крича:
– Снаряд! Заряжай!
Степанов, грязно-потный, в размазанной по лбу гари, засучив по локоть рукава, один стоял на коленях среди груды гильз – широкое лицо растерянно, спекшийся, в порохе, рот дергался судорожно.
– Товарищ капитан!.. Снаряды… – прохрипел Степанов. – Снаряды кончились. К передку расчет послал… За энзе! И заодно Богатенкова взяли.
– Кой дьявол… помогут передки! Там двадцать снарядов! – выругался Новиков. – Во взвод боепитания! Передайте мой приказ: все снаряды сюда! Немедленно! Подождите! Вода есть у вас?
И, рванув скользкий от пота ворот гимнастерки, облизнул шершавые губы – жажда жгла его сухим огнем.
Степанов, торопясь, отцепил с ремня флягу, вытер горлышко, охотно и услужливо протянул ее Новикову:
– Теплая только… – И, удержав дыхание, осторожно попросил: – Разрешите закурить на дорожку?
– Давай!
Тогда Степанов, вмиг обмякший, налитый усталостью – все время бросал снаряды в казенник орудия, – с красными после недавнего напряжения глазами, сел прямо на закопченные гильзы между станин, одубелыми пальцами начал сворачивать самокрутку. Однако свернуть не смог – пальцы не подчинялись. И тихим, застенчивым было у него лицо сейчас, когда смотрел он, как Новиков, запрокинув голову, жадно пил.
Он так и не слепил самокрутку. Танковые снаряды вздыбили бруствер, и Степанов просыпал табак.
– Пойду я!.. – подымаясь, прокричал он, беспокойно глядя на озеро, буйно взлохмаченное фонтанами мин. – Эх, рыбы-то попортили – ужас! – И, взяв карабин, пригнулся и побежал по высоте в круглую тьму разрывов.
Новиков пил из фляги, не ощущая вкуса теплой воды; она лилась на шею, на грудь, не охлаждая его, не могла утолить жажду.
«Были взрывы… Овчинников подорвал орудия? Окружили танки? – думал он, испытывая колющую тревогу, пытаясь взвесить положение батареи. – Но люди, как с людьми там?.. Не верю, что погибли все! Где Горбачев? Где Ремешков?»
– Когда будет связь? Почему так долго?
– Товарищ капитан, к телефону!
– Связь с Овчинниковым?
Новиков резким скачком перемахнул через бруствер, спрыгнул в ровик, вырвал трубку из рук связиста.
– Овчинников? – с надеждой спросил он, забыв в этот момент про номерное обозначение офицеров, и произнес живую фамилию. Но тотчас, в потрескивании линии поймав голос майора Гулько, спрашивающего о потерях в батарее, он заговорил иным, преувеличенно спокойным, сухим тоном: – Дайте огурцов. Беру последние огурцы для кухни, товарищ Первый. Пришлите огурцов. Это все, что я прошу.
– Пришлю сколько есть. Дам огурцов, – выделяя слова, ответил Гулько и необычно, будто родственно был связан с Новиковым, добавил: – Обрати внимание на Овчинникова и на переправу, мой мальчик. Обрати внимание.
Он снова ненамеренно задел Новикова своей ненужной интеллигентской нежностью.
Новиков долго глядел перед высотой на слоистую мглу, закрывавшую орудия Овчинникова. В шевелящейся этой мути, полной вспышек выстрелов, тенями продвигались к озеру танки: железный, замирающий рев их, прерывистое завывание грузовых машин рождали у Новикова впечатление, что там сконцентрировалась ударная сила колонны. Остальная ее часть, не достигшая района озера, – отдельные разбросанные машины, орудийные упряжки, минометные установки на прицепах, группы людей – обтекала пылавшие обломки грузовиков на дороге, горящие танки, стремительно уходила, разворачивалась назад, к ущелью в лесу, откуда – очевидно, по внезапному приказу – перестал вытекать первый поток колонны. (Видно было, как горели справа наши танки, врытые в землю.) И только двигался левый рукав колонны к озеру, по направлению молчавших орудий Овчинникова.
«Прорвались к озеру? Смяли Овчинникова?» – мелькнуло у Новикова, и он, чувствуя горячее нетерпение, повернулся к орудию:
– Где снаряды? Скоро снаряды?
Почти слитный троекратный взрыв опять потряс высоту, аспидные шапки дыма упруго всплыли из месива огня вокруг позиции Овчинникова. И вслед мигнул горизонтальный всплеск выстрела. И тогда Новиков понял: танки, продвигаясь к озеру, вошли в минное поле, подрывались там, и там живой взвод Овчинникова еще вел огонь по ним…
«Молодец Овчинников! Молодчина! – хотелось отчаянно крикнуть Новикову. – Молодец!..»
В то же мгновение скопище дыма растянулось над берегом, в просветах блеснула вода, и Новиков отчетливо увидел: озеро наполовину было замощено темными полосами понтонов, протянутых от левого и правого берега. Фигуры немцев бегали около стоявших на берегу грузовых машин, снимали круглые тела понтонов. И стало ясно теперь: немцы обошли Овчинникова, прорвались к озеру.
– Второе орудие! Алешина! – не скомандовал, а скорее глазами приказал Новиков, и когда связист Колокольчиков вызвал второе орудие и когда зазвенел в трубке возбужденный голос Алешина: «Товарищ капитан! Три танка мои!» – Новиков оборвал его:
– Сколько на орудие снарядов?
– Одиннадцать! Сейчас подвезут еще!
– Посмотри внимательней на озеро. Видишь переправу?
– Вижу, товарищ капитан! – ответил Алешин и спросил быстро: – А как Овчинников?
– Наводить точнее, все одиннадцать снарядов по переправе, давай!
Снаряды Алешина вздыбили озеро вблизи понтонов, что-то смутное и длинное косо взвилось в воздух, упало в воду. Но две низкие грузовые машины не попятились, не отъехали от берега, и фигуры немцев продолжали возиться подле них, упорно стягивая, волоча грузное тело понтона.
«У них один выход – будут прорываться до последнего! Другого у них нет выхода!» – подумал Новиков и крикнул связисту:
– Долго будете налаживать связь? Когда вы мне дадите Овчинникова? Когда?
Телефонист Колокольчиков, весь хрупкий, беловолосый, светились капли пота на кончике вздернутого носа, дул в трубку, дергал с бессильным негодованием стержень заземления – делал все, что может делать связист в присутствии начальника, когда нет связи.
– Вот что! Делайте что угодно, хоть по воздуху прокладывайте линию. Но если через пять минут не будет связи с Овчинниковым, вы больше не связист! – сказал Новиков жестко. – Мне необходима связь! Зачем вы нужны, если там люди гибнут, а вы здесь стержень щупаете?
Жизнь человека на войне была для него тогда большой ценностью,
