Проверка огнем - Александр Александрович Тамоников
— Ты ж одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда!
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет,
И не теряет бодрость духа никогда![1]
Глеб помнил только припев песни, которую часто слышал по радио, но повторял его будто молитву, убеждая себя и Ольгу, что они смогут, они выдержат, они справятся.
И это сработало! Разведчики оказались наконец рядом с деревьями, которые росли прямо из воды, сплетаясь в тугие заросли своими ветками. Глеб повис на толстых ветвях, уже даже не беспокоясь о своей одежде, насквозь пропитавшейся болотной жижей. Одной рукой командир сгреб Ольгу, поднял ее из воды и усадил на ветки.
— Все, выбрались. Команда «отбой».
— Я думала, не получится, все, не могу больше. — От холода и напряжения зубы у девушки выбивали дробь. — Хорошо, хорошо, что вы запели. Про Одессу и Мишку-моряка. Я как будто проснулась, будто мертвая была и ожила.
— Молодец, ты молодец. — Капитану каждое слово давалось с трудом после тяжелых усилий. — Давай отсюда выбираться.
Правда, получилось у него выбраться из топи не с первого раза. Ослабевшие руки кое-как вытянули на сухой пятачок тело, которое стало невыносимо тяжелым из-за набухшей одежды.
Наконец он по веткам деревьев прополз на полянку из мха и там вытянулся во весь рост.
Ольга вдруг вцепилась в его сапоги, потянула и стащила, чтобы вылить из них жидкость. Ее бесхитростная забота сразу, будто током, зарядила разведчика силой. Он поднялся и попросил Олю:
— Отвернись, выжать мне надо одежку. И ты свою давай, выжму.
Она нырнула за дерево, откуда подала юбку, распухшие в воде теплые подштанники и такую же влажную куртку.
Шубин старательно выжимал их вещи. Он очень переживал, что Ольге придется идти в сырой одежде, и без того слабая, девчушка заболеет. Поэтому крутил и тряс ее вещи до тех пор, пока они не стали полусухими.
Приведя в порядок одежду, разведгруппа поспешила снова по маршруту в сторону Березовки. Они были уже близко к своей цели: деревья расступались в стороны все шире, разбегались будто в испуге, а в серый просвет между деревьями можно было рассмотреть очертания крыш населенного пункта.
Шубин и Белецкая прибавили шаг, они не разговаривали между собой, понимая уже без слов, что надо подобраться поближе к дороге и там осмотреться, понять, с какой же стороны лучше зайти в Березовку. Наконец разведчики выбрали безопасный отрезок дороги, где не было ни души. Глеб долго вслушивался в звуки, которые доносились от населенного пункта, присматривался к дороге — никого нет. Возможно, что патрули обходят большую территорию и до этого участка доберутся лишь через некоторое время. Поэтому разведчик кивнул своей напарнице — вперед, действуем.
Глава 4
Шубин и Белецкая осторожно выбрались на дорогу, перешли через нее и на той стороне начали спускаться по небольшому склону, так как край дорожной насыпи уходил вниз в маленькую рощицу. Скользкий грунт потащил их вниз, Ольга вцепилась в рукав командира, чтобы удержаться на ногах. Они стремительно сползли по наклонной поверхности и почти воткнулись с разбега в темную большую фигуру. Это оказался немецкий автоматчик со спущенными штанами. Сонный и растрепанный, он не удержался на ногах и шлепнулся на спину. Глеб мгновенно сгруппировался, в руке у него оказался нож — он собрался ударить в горло фашиста, пока тот не закричал! Он приготовился уже прыгать с земли на ворочающегося на спине врага, чтобы перерезать ему глотку… Как над ухом раздался сухой щелчок предохранителя и крик на немецком:
— Стоять! Руки вверх!
Удар сапога в голову впечатал разведчика в грязь.
Патрульные, которые, видимо, отлынивали от службы на этом укромном пятачке, начали совещаться, что им делать с двумя мирными жителями.
— Что за идиоты, откуда они взялись? Свалились будто снег на голову, еще и грязные как черти. — Шутце[2] с автоматом водил стволом от лежащего на земле Шубина к Белецкой, которая лихорадочно дрожала, не понимая, как выйти из этой ситуации.
Пока немцы переговаривались, Глеб просчитывал свои действия: броситься на того, что с оружием, как только отведет ствол в сторону; перерезать ему глотку, а потом прыгнуть на второго.
Но и второй охранник торопливо успел натянуть штаны и теперь схватился за свое оружие:
— Напугали меня! Еще и с ног свалили! Сейчас я их быстро уложу, будут знать, как шляться!
Но его остановил напарник:
— Идиот, и где мы будем отсиживаться во время дежурства, если оставишь после себя два трупа. Я не буду убирать их, так и знай. — Он наклонился поближе к Ольге. — Черт, думал побаловаться с ней, задрать юбку, хоть какая-то польза. Но это совсем девчонка, да еще и тощая, как палка. Ну их, дай пару пинков, и пускай проваливают отсюда.
— Чего они вообще здесь шастают? — Первый охранник был более подозрительным.
Ольга вдруг заплакала жалобно и упала прямо в грязь, лицом к солдатским сапогам. На ломаном немецком она принялась умолять их:
— Нет, не стрелять! Прошу! Дедушка гулять в лесу, он болен! Я его искать. Мы уйдем! Прошу, дайте жизнь, не стрелять!
Она прижалась в унизительном поцелуе к грязному мыску немецкого сапога. И патрульные оба расхохотались, довольные ее подобострастностью и мольбой:
— Смотри-ка, русская девка знает, кто тут хозяин.
— Эй, а ну поцелуй и мой сапог. — Второй автоматчик ткнул с силой грязную обувь в лицо девочке, и та послушно прижалась личиком к грязной коже, а ее мучитель с силой надавил ей на голову прикладом оружия. — Вот так ты должна стоять всегда перед своими хозяевами, знать свое место, русское животное.
Но забава патрульным быстро надоела. Один из них пнул в бок старика:
— А ну, пошли отсюда, пока мы добрые. Проваливайте, еще раз встречу, тогда уж точно пущу в вас очередь. Убирайтесь, русские свиньи.
Ольга кинулась к старику, помогла ему подняться и потащила как можно быстрее за деревья, подальше от фашистов, которые до сих пор похохатывали над тем, как русская девчонка целовала им грязную обувь.
— Надо было помочиться на нее!
— Точно, или заставить их обоих голыми бегать по лесу! Вот потеха, они настоящие животные, наши овчарки и то умнее.
Ольга, не оглядываясь на фрицев, шла все стремительнее, голова у нее наклонилась почти до груди. Шубин придержал ее:
— Тише,
