Вихрь - Йожеф Дарваш
Только спустя полтора года — осенью 1943-го — новисадское дело снова всплыло на поверхность, когда этого потребовали интересы уже не справедливости, а внешней политики. В этом был какой-то циничный, дьявольский расчет. У порядочного человека пробуждалось скорее возмущение, чем надежда, что преступники все же понесут достойную кару. Попытки вписать в хитроумные рубрики политических расчетов извечные законы человечности и морали выглядели весьма нечистой игрой.
Каллаи устроил в парламенте и в верхней палате импозантное зрелище под названием «совесть нации возмущается», но, разумеется, и на сей раз это был лишь закрытый спектакль для избранной публики, прежде всего для представителей иностранной печати. И ораторы высказывали то, что им следовало бы высказать полтора года назад. Епископ Ласло Равас, например, назвал события в Нови-Саде одним из тяжелейших поражений венгров, и, к сожалению, он не преувеличивал…
Судебный процесс начался в весьма безрадостной атмосфере. По ходу следствия в числе прочего было выявлено, что главные обвиняемые являлись не просто инициаторами массовых убийств, но также и бандитами, грабителями и ворами, так как отобранные у несчастных жертв «в пользу государственной казны» огромные суммы денег, драгоценностей и другое имущество они разделили между собой в виде вознаграждения за хорошо выполненную работу. И все-таки их не арестовали. Они получили возможность вести свою защиту, находясь на свободе, так как дали офицерское слово чести, что не убегут, да и нельзя же, в конце концов, всякими там тривиальными тюремными историями подрывать авторитет армии, офицерского корпуса… Убийство, воровство, грабеж и офицерское слово чести — эти понятия могли оказаться совместимыми только в помещичьей Венгрии, где жандармы избивали любого батрака, укравшего курицу, заковывали его в кандалы, а преступники из среды господствующего класса вместо тюрьмы оказывались в санатории для нервнобольных, вместо обвинительного акта получали медицинское заключение, а вместо кандалов и тюремного надзирателя отделывались офицерским словом чести. Ведь среди «настоящих господ» негодяев и быть не могло. Среди них были только люди, допустившие ошибку или неожиданно оказавшиеся в состоянии нервного расстройства. И наивысшей гарантией у «настоящих господ» считалось честное слово…
А господина Фекетехалми-Цейднера, господина Граши и других господ отнюдь не смутило данное ими честное слово, и они на машинах светлейшего князя Албрехта сбежали от суда в Германию. Никто не потребовал от них ответа за нарушение офицерского честного слова, когда после 19 марта 1944 года они в качестве страдальцев и изгнанных национальных героев вернулись обратно в Венгрию, чтобы при Стойяи, а особенно при Салаши с еще большим рвением вновь играть ту ужасную кровавую драму, генеральная репетиция которой состоялась в Нови-Саде. Честь нации, многострадального венгерского народа, оказалась из-за них запятнанной, но своей чести они не потеряли!..
* * *
Таким образом, остатки венгерской независимости превратились в предмет купеческой купли-продажи. Столкнулись между собой две торгующиеся стороны: Гитлер и венгерская феодально-капиталистическая реакция. А чтобы дразнить правительство, предлагая все более высокую ставку, и шантажировать его с помощью всякого рода обвинений, вокруг них увивался подкупленный немцами провокатор-«маклер» — венгерские крайние правые, компания явных или тайных нилашистов.
Для каждого честного венгра, обеспокоенного судьбой своего народа и нации, самый больной вопрос тогда состоял в том, как положить конец этой торговле, грозящей гибелью всей стране. Как спасти еще не проданные остатки венгерской независимости и вернуть то, что было разбазарено нашими господами в ходе политического аукциона? Как остановить безрассудный и бешеный галоп, который, после того как мы стали соучастниками развязанной Гитлером захватнической войны, безусловно, должен был привести страну на грань катастрофы?
Ответ напрашивался почти сам собой. Объединить под знаменем национальной независимости и свободы все силы, выступающие против фашизма, гитлеровской Германии и войны. Создать такое массовое движение, которое будет достаточно сильным, чтобы повернуть официальную политику против гитлеровцев; возможно, даже заменить старое правительство новым, способным вернуть Венгрию на путь независимости, и стать ему надежной опорой…
Как я уже сказал, ответ напрашивался сам собой, но чего стоит самый разумный, самый правильный план, если его невозможно осуществить? Легко выдвинуть лозунг борьбы за независимость национальную, но кто будет бороться и как? Как создать такое массовое движение в стране, где свободой слова пользуются только предатели дела национальной независимости, где многолетняя безудержная пронемецкая и прогитлеровская пропаганда окончательно разложила массы, оглушила и ослепила их своими крикливыми лозунгами и диким шумом! Стоило произнести слово «независимость» — и тут же тысячи лиц искажались в ухмылке, из тысячи человеческих глоток выплескивался рев: «Предатель! Продался, чтобы служить чужим интересам!» И люди, несчастная, ослепленная толпа, даже не воспринимая ни твоих, ни сказанных против тебя слов, была уже готова забросать тебя камнями. Можно было сколько угодно произносить имя Кошута, но и тогда тебе не удалось бы поднять тысячи и десятки тысяч людей на новую освободительную борьбу, зато нилашистские борзописцы вроде Фиделя Палфи из «Уй мадьяршаг» могли открыто поносить память Кошута и других национальных героев. Национальная независимость? Свобода? Гуманизм? Одни слова, пустые, безответственные слова, их стоимость была девальвирована, а золотое обеспечение их растранжирено и в буквальном смысле слова перепродано внутренними спекулянтами за рубеж. Невозможно было даже взвесить, что правильно, а что неверно, где правда и где ложь, так как эти понятия превратились в фетиш. Достаточно было про кого-нибудь сказать, что он подкуплен евреями, — и его уже считали живым трупом, прокаженным. Достаточно было назвать что-нибудь делом, состряпанным евреями, и каждый причастный к нему тут же становился врагом народа, изменником родины…
И все-таки не было иного пути, кроме как снова оживить в нашем народе то, что уже считалось умершим: боевые традиции венгерской свободы и независимости. Невероятно трудная задача, так как приходилось вести борьбу на два фронта. Левым сектантам (ибо, к сожалению, есть и такие), легко чувствовавшим «целесообразность новых терминов», необходимо было разъяснить — а сделать это путем разъяснения было необычайно трудно, — что речь здесь шла не о тактике, и даже не о новых терминах, а о том, что историческая миссия левых сил, прежде всего рабочих, как коммунистов, так и социалистов, состоит в том, чтобы в борьбе против господствующего класса, предавшего родину, открыто и гордо поднять знамя патриотизма и освободительной борьбы. А нашей интеллигенции, зараженной фашизмом и проникнутой безразличием к массам, оглушенным фашистской пропагандой, надо было на старых идеалах, на великих исторических примерах показывать, в чем состояли подлинно венгерские интересы и кто был нашим настоящим врагом…
Что касается борьбы левых сил,
