Вихрь - Йожеф Дарваш
Таковы были обстоятельства, в которых часть левых сил выступила инициатором первой акции нового движения за независимость — нашумевшего в свое время возложения венков, породившего небывалую бурю.
31 октября 1941 года несколько прогрессивных писателей, ученых и деятелей искусства, представители демократических партий, вожаки ряда студенческих кружков на глазах многотысячной массы людей возложили на кладбище Керепеши венки к могилам Кошута и Танчича. Эта немая демонстрация, чествование памяти великих предков, должна была пробудить историческое самосознание венгерского народа, раскрыть ему глаза, показать, чему учит прошлое и чем угрожает будущее, к чему приведет панибратство с извечным врагом — немцами. Подавляющее большинство многотысячной толпы составляли сознательные, левые рабочие; интеллигенцию представляли только отдельные видные деятели культуры и несколько сот студентов. Пассивность масс поколебать пока не удалось. Гитлеровская армия, упиваясь своими победами, продвигалась все дальше к Москве, а в Будапеште весь средний класс и заодно с ним значительная часть многомиллионной массы устраивали облавы на евреев, умилялись, слыша мотив «Марика, моя дорогая», и млели в надежде на близкую победу. Только несколько тысяч рабочих, а также несколько сот студентов и представителей интеллигенции в мрачную годину духовного разложения и в момент, когда венгерская нация, не сознававшая приближения собственной гибели, отдавалась похотливым наслаждениям, в разгар бесчинств вооруженных отрядов полиции и тайных детективов все же осмелились почтить и отметить память умерших.
Мрачная символика заключалась в том, что движение, поставившее своей задачей спасти венгерскую нацию от гибели, развернуло свои знамена на кладбище…
Правые, разумеется, сразу почувствовали, чем здесь пахнет. Пламя этой кладбищенской лампадки еще только-только засветилось, а реакция уже ударила в набат, завопив о пожаре. Церемония возложения венков не нашла бы, пожалуй, сколько-нибудь серьезного отзвука, если бы на нее не откликнулся сам противник, пусть даже в форме грубых наскоков. Во всех своих газетах — начиная от «Уй мадьяршаг» и кончая «Вирадат» — реакция, включая клерикальную католическую печать, развернула широкую пропагандистскую кампанию, прибегнув к угрозам, клевете, обвинениям в предательстве, принадлежности участников церемонии к коммунистам. Заговорила и «тяжелая артиллерия» в лице Милотаи. Он написал большую передовую статью «Октябрьские лампады» и, пугая призраком революции 1918 года, угрожал, что придет «новый октябрь», если со всей беспощадностью не сломить тех, кто зажигает лампады на могилах Кошута и Танчича.
«Открытая демонстрация против нашего великого немецкого союзника!» — вопили нилашистские листки, требуя, чтобы полиция занялась расследованием дела «поджигателей». Больше месяца на страницах газет не унималась буря, велась травля, делались открытые и скрытые намеки на «советских агентов народного фронта». Райниш и его группа даже внесли запрос в парламент, требуя расследования дела Венгерского народного фронта, упоминая об измене родине, а сами тем временем, открыто предав свою родину, пытались пересмотреть историю. Они уже не довольствовались тем, что заглушили, умертвили в душе народа прежние, подлинные идеалы, они старались теперь их фальсифицировать.
Делали они это, правда, осторожнее, чем «брат» Фидель Палфи. Они не сбрасывали памятник с пьедестала, а пробовали перекрасить его в «современные» тона. Они не отрицали историческое величие Кошута, но всячески доказывали, что сегодня и он искал бы благополучия для Венгрии в ее переходе на сторону Германии и, будь он жив, вместо Дунайской конференции, сплочения малых народов для борьбы против экспансии германского империализма, несомненно, предложил бы Дарани, Имреди, Бардоши присоединиться к антикоминтерновскому пакту и тройственному союзу… Зато Танчича они не щадили, поскольку «красный» цвет было весьма трудно перекрасить в «зеленый». Как только они его не называли! И взбалмошным, сумасшедшим стариком, и осквернителем религии, безбожником, и анархистом, подстрекающим людей против церкви, — словом, инкриминировали ему все то, от чего с ужасом отворачивалась любая венгерская христианская душа. Не обвиняли его только в одном — в принадлежности к евреям…
Так или иначе, одного результата эта пропагандистская буря достигла: она припугнула осторожных и удержала в стороне от событий равнодушных. Но само движение независимости продолжало расти и крепнуть. На рождество вышел «независимый» номер «Непсавы», в котором была широко освещена прогрессивная интеллектуальная жизнь Венгрии; в журнале фигурировали Дюла Секоф, Эндре Байчи-Жилински, Ференц Эрдеи и другие. Это событие вызвало новую сильную бурю.
Теперь уже можно сказать полную правду: движение за независимость, первой акцией которого было возложение венков, возглавляла подпольная Коммунистическая партия Венгрии. Несмотря на двадцатипятилетнее преследование, многочисленные жертвы и жестокие лишения, она продолжала жить и бороться, хотя реакция после очередного ареста нескольких сот коммунистов сразу же крикливо заявила, что на сей раз с коммунистическим движением в Венгрии покончено навсегда. В новых и нелегких условиях партия научилась давать правильную оценку внутренним и международным событиям, не прибегая к политическому или тактическому маневрированию и соглашательству. Будучи глубоко правдивой, партия безоговорочно поставила себя на службу подлинным интересам венгерского народа.
По инициативе Коммунистической партии Венгрии прошло возложение венков и в октябре. Небольшая группа людей подняла на активные действия широкие массы общества, которые, возможно, были обеспокоены судьбой венгерского народа, внутренне готовы к вступлению в освободительную борьбу, понимали, что надо наконец что-то делать, надо помешать этому безрассудному маршу смерти, но либо проявляли робость и колебания, либо не знали, с чего начать. Многие из тех, кто в туманный октябрьский день пришел на кладбище Керепеши: писатели, журналисты, ученые, представители различных партий — даже не подозревали, кто именно направлял их шаги. А если бы знали, то, возможно, не пришли бы. Подготовка рождественского номера «Непсавы» тоже была организована таким образом, что о том, кто и что напишет в газете, кое-кому было известно даже раньше, чем самому редактору… И когда в январе 1942 года в отдельном зале кафе «Савой» впервые собрались писатели, журналисты, артисты, ученые, чтобы в целях пробуждения духа независимости и освободительной борьбы создать Комитет по празднованию исторических памятных дат, опять-таки многие не подозревали, кто их туда пригласил. Помнится, например, многие недоумевали, что от них нужно Ференцу Фёльдешу[14], почему
