Иван Шевцов - Бородинское поле
Гудериану вспомнилось совещание в ставке Бока, когда обсуждался план операции "Тайфун". Участвовали командующие полевыми армиями и танковыми группами. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер говорил на совещании о том, что надо отказаться от глубоких рейдов танковых войск и использовать их в тактическом плане - для постепенного захвата территории противника и разгрома его живой силы.
Гудериан резко возразил. Гальдера поддержали Бок и его начальник штаба. Они напомнили Гудериану о больших немецких потерях за три месяца войны.
Лично Гудериана эти потери мало беспокоили. Он считал, что они оправданы достигнутыми успехами. Знал он хорошо и то, что напоминание о потерях было упреком и лично ему. Ведь это в его армии к середине сентября потери в танках составляли около семидесяти процентов. Конечно же, с таким некомплектом он уже не мог совершать глубоких рейдов, клина не получилось. К началу операции "Тайфун" Гудериан получил пополнение в танках и людях. Правда, не столько, сколько хотел.
День был ясный и сухой, хотя солнце уже слабо прогревало землю, и утром в лощинах на траве долго держалась серебристая изморозь. В синеющих во все стороны горизонта далях сквозила тревожная печаль.
Гудериан нагонял находящуюся на марше танковую дивизию Лемельзена. Идущая впереди машина вдруг остановилась. Притормозил и водитель командующего. Гудериан прислушался. В стороне Мценска ухали глухие и мощные взрывы. "Дивизия вступила в бой?" - с некоторым недоумением подумал Гудериан. По его расчетам, боевое соприкосновение с русскими должно было произойти гораздо позже. Возможно, это только стычка с разведчиками. Подбежал полковник, неумело скрывая волнение, доложил:
- Русские самолеты бомбят дивизию.
Гудериан поднял глаза к белесому, полотняному небу. Девять самолетов кружили над районом, в котором сейчас находилась дивизия генерала Лемельзена. С уверенной, методичной последовательностью одно звено пикировало на танки и, сбросив бомбы, тут же отваливало в сторону, уступая место следующему звену.
- Где наши истребители? - исступленно вскричал Гудериан, и бледное лицо его задрожало от гнева.
Адъютант молчал. Да и вопрос командующего армией относился не к нему, а к командующему авиацией, которого в данный момент здесь не было. Сделав по три захода, советские самолеты удалились в сторону Мценска, и, когда их серебристые крестики-силуэты растаяли в мареве горизонта, над машиной Гудериана со свистом пронеслись три "мессершмитта", вызвав на лице командующего презрительно-ироническую гримасу. Он кивнул, и машина резко, как горячий конь, рванула с места.
Генерал Лемельзен встретил командарма с удрученным видом. Начал докладывать о налете советской авиации и о своих потерях от бомбового удара. Гудериан не дослушал его доклада, оборвал:
- Знаю, сам видел, - и зло выругался по адресу командующего авиацией.
Не прошло и часа, как в воздухе снова появились советские самолеты. На этот раз целью их бомбежки был штаб 24-го корпуса. Гудериан был встревожен. Попросил срочно соединить его с командующим авиацией. Тот молча выслушал гневный разнос командарма, а затем доложил:
- По данным нашей авиаразведки, только что на станции Мценск выгрузилась танковая часть, по меньшей мере бригада. В настоящее время на станцию прибывают эшелоны с пехотой. Я направил туда бомбардировщики, которых прикрывают истребители.
Сообщение это нисколько не успокоило Гудериана. Стало очевидным, что советское командование торопится воздвигнуть на пути его армии серьезный заслон. Приказав Лемельзену продолжать наступление, Гудериан выехал в третью танковую дивизию.
Теперь его преследовала одна мысль: во что бы то ни стало, любой ценой смять советские войска у Мценска еще до того, как они успеют закрепиться, зарывшись в землю, и затем стремительным броском за каких-нибудь три-четыре дня подойти к Туле и захватить ее. Идея опередить всех и первым войти в Москву с южного направления не покидала его, а, напротив, становилась все более навязчивой. И хотя ночной переполох в Орле, бомбовый удар по танкам четвертой дивизии, а также сообщение о прибытии в Мценск свежих сил Красной Армии испортили настроение Гудериану, он все же не терял присутствия духа и был уверен, что не позже как сегодня к ночи 24-й мотокорпус войдет в Мценск. Нужно было поторопить наступление третьей танковой дивизии, в которую и ехал сейчас Гудериан. Но что такое? Идущий впереди генерала бронетранспортер с охраной резко свернул с дороги, направляясь в ближайшие кусты. За ним последовала и машина командарма. В небе, как и час тому назад, снова появились советские самолеты. Теперь они бомбили танки третьей дивизии. На этот раз налет был более массированным и сокрушительным. Не успела удалиться одна группа самолетов, как на смену ей появилась новая. Все это происходило на глазах Гудериана, и он был обескуражен и удручен. Он, конечно, не доверял сказкам Геббельса, что авиация русских полностью уничтожена. Но такой неожиданной активности советской авиации именно здесь, под Орлом, и именно сейчас, когда началось генеральное наступление на Москву и вся тяжесть ожесточенного сражения легла на западные подступы к советской столице, то есть на направление главного удара, Гудериан никак не ожидал. "Что это, агония смертельно раненного?" - спрашивал себя генерал, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Потери третьей дивизии, понесенные в результате массированного удара с воздуха, оказались столь чувствительны, что дивизия в этот день уже не смогла продолжать организованное наступление. Непредвиденное нарушение всех планов и расчетов повергло Гудериана в состояние крайнего раздражения. Он не мог себе позволить хотя бы на день приостановить наступление на Тулу и приказал Лемельзену решительным ударом танков четвертой дивизии прорвать еще непрочную, почти не эшелонированную в глубину ниточку обороны противника и сегодня к исходу дня овладеть Мценском.
С чувством тревоги и даже уныния возвратился Гудериан в штаб армии и вызвал к себе командующего авиацией, обрушив на него поток возмущения и возложив ответственность за потери от русской авиации.
Связавшись со штабом Бока, Гудериан доложил фельдмаршалу, что на подступах к Мценску его армия натолкнулась на сильно укрепленный оборонительный рубеж русских.
- Так ли это? - перебил его вопросом Бок. - По нашим сведениям, перед вами всего-навсего один стрелковый корпус.
- Усиленный танками и воздушной армией, господин фельдмаршал, - с едким раздражением вставил Гудериан, уловив в словах своего начальника иронические нотки.
- Целой воздушной армией?
И снова в вопросе Бока проскользнуло что-то обидное, какое-то унизительное недоверие и злорадство. И тогда с языка Гудериана сорвалась та правда, которую он предпочел бы скрыть:
- Сегодня они много раз и подолгу бомбили нас. Мы имеем потери в танках и людях.
- Надеюсь, это не помешало наступлению вашей армии? - с подчеркнутой учтивостью осадил его Бок.
- К вечеру танки генерала Лемельзена должны войти в Мценск. Но меня несколько удивляет фанатическая активность русской авиации, господин фельдмаршал. Откуда появились их самолеты? Сняли с западного направления? Как дела у моих соседей?
- Наступление на Москву развивается успешно. Все идет по плану. Через несколько дней войска фон Клюге и Гёпнера промаршируют но Красной площади. Так что поторопитесь, генерал, чтобы не опоздать на парад.
Бок недолюбливал заносчивого Гудериана, командующий второй танковой платил тем же своему непосредственному начальнику. Самолюбивый, упрямый и непреклонный в своих убеждениях, Гудериан умел настоять на своем, нередко поступая вопреки распоряжению Бока. Тон, которым разговаривал сейчас Бок, бесил Гудериана. Да, конечно, Бок получит приятное удовольствие, если вторая танковая армия "опоздает" войти в Москву, предоставив этот триумф Клюге, Гёпнеру и Готу. Но не таков Гудериан, чтобы дать себя провести. Если он сумел прорвать Брянский фронт, которым командовал генерал Еременко, то уж стрелковый корпус какого-то никому не известного Лелюшенко он просто раздавит.
Гудериан с некоторым нетерпением ждал сведений, а точнее, победных реляций из четвертой дивизии. Уж вечерело, а генерал Лемельзен молчал. Молчал потому, что под Мценском не утихал ожесточенный бой. Шедшие по шоссе головные немецкие танки наскочили на мины и подорвались. Идущие вслед за ними свернули на обочину и продолжали движение. Но вскоре и они напоролись на минное поле. Получилась заминка. Появившиеся на поле саперы с миноискателями попали под губительный огонь снайперов-пограничников, а по застопорившим танкам из небольшой рощицы ударили пушки. Били прямой наводкой. Несколько танков загорелось; саперы, побросав миноискатели и раненых, поползли назад, чтоб укрыться за броней танков и транспортеров. Атака не удалась, и гитлеровцы были вынуждены отойти на исходные позиции. Прошло не больше получаса, как немецкая артиллерия начала обстрел наших передовых позиций. Артиллерийский налет продолжался минут двадцать, после чего в атаку пошли сорок танков, за которыми, пригибаясь к земле, бежали солдаты. Два танка, шедшие ближе к шоссейной дороге, подорвались на минах, остальные продолжали идти. Шли уверенно, без стрельбы. Наша сторона тревожно молчала, словно все до единого советские воины погибли при артиллерийском налете. Ни одного выстрела. Лишь сплошной надсадный гул моторов раздирал предвечернюю тишину. И когда до рощицы оставалось метров сто, сразу вздрогнула от орудийной канонады земля, захлопала противотанковыми ружьями, затрещала пулеметами. Вот споткнулся один танк, задымил черным дымом, вот вспыхнуло пламя на втором, завертелся на месте с разорванной гусеницей третий. А другие продолжали ползти с самонадеянным упорством. И тогда откуда-то из балки на правом фланге и из небольшой рощицы на левом выскочили две роты тридцатьчетверок из бригады полковника Катукова и на ходу открыли огонь из пушек по вражеским танкам, одновременно поливая пулеметным свинцом бегущую за танками пехоту.
