Вихрь - Йожеф Дарваш
Когда мы закончили передавать кирпичи, старик помог перенести труп Бироне под уцелевшую чудом арку разрушенного дома. Ему помогала девушка, которую председатель суда называл гетерой.
Полковник набросился на старика со словами:
— Что вы себе в голову вбили? Странный человек! Тут вам не игрушки. Придумали какую-то процессию!
— Здесь сражаются друг против друга два мира, а вы собираетесь закончить это сражение крестным ходом, — заметил председатель суда.
— Все кругом рушится, — вмешалась в их разговор уборщица. — Весь город скоро превратится в гору развалин.
— Какое это имеет значение? — возразил председатель суда, и, обращаясь к полковнику, спросил: — Вы можете себе представить, какой здесь будет построен город, когда после войны сюда вложат свои денежки американцы? И вообще, какое государство будет здесь создано на американский капитал?
Полковник и судья с уважением относились друг к другу, больше здесь не было никого, к кому бы они могли относиться так же. И все-таки довольно часто между ними возникали споры. Особенно когда их слушала аудитория.
— Как вы изволили сказать?.. — спросил полковник. — При чем тут американский капитал?..
Воспользовавшись замешательством, кто-то из угла осмелился заметить:
— Будет совсем не так, как вы говорите!
В глубине подвала зажгли свечку, там снова принялись играть в карты. Пока было что выпить, эти люди, в углу, никогда не вмешивались в разговор. Но когда выпивка кончалась, они иногда вступали в общий разговор.
— Чего сейчас ломать голову над такими вопросами? Сидим здесь, и на нас все рушится.
— У тех, кто командует всем, находясь в подземелье дворца, тоже есть душа. Они ведь тоже люди.
— Ну, опять о душах!
Теперь обитатели подвала слышали слова о том, что спасения надо ждать от тех, кто сейчас укрывается в подземелье дворца.
— У них ведь тоже есть семьи. Матери, дети, — проговорила уборщица.
— При чем тут семьи?! — разозлился полковник.
— Нет у них никакой души, и бога они не признают, — возразил кто-то.
— Они себя там неплохо чувствуют! — раздался голос из угла.
— Они там — как сыр в масле!..
— Как сыр в масле! Да у них там столько вина и палинки!
— Убежище у них что надо! Над головой тридцать метров земли!
И обитатели сырого подвала представили себе картину великолепного подземного замка-убежища. Все сразу оживились. Казалось, они обсуждали какой-то сказочный сон, увиденный сразу всеми.
— В Буде все сокровища хранятся.
— И женщины там есть. Самые красивые, — проговорила «гетера».
— Туда забрали и мой гобеленовый диван, — сказала какая-то дама.
— Говорят, там у них и музыканты есть, — сказал кто-то неуверенным голосом, видимо побаиваясь полковника.
— Как бы там ни было, — сказал старик с бородой, — но там есть человек, который всеми ими командует, и у него тоже есть душа.
— Хватит вам рассказывать эти сказки о душе! С ума сойти можно! — закричал председатель суда.
От этого крика нам почему-то живо представилось, что в подземном дворце взад и вперед нервно прохаживается мужчина в больших сапогах; он много пьет, чтобы хоть вином заглушить в себе проблески совести, так как никак не может освободиться от кровавых картин, свидетелем которых ему приходилось быть. Так казалось нам, измученным, голодным и больным обитателям подвала.
— Наверняка и у того человека есть совесть, только нужно ее пробудить, — вмешалась в разговор уборщица. — Давайте пойдем туда!
— Какая глупость! — воскликнул председатель суда.
Обитатели подвала будто только и дожидались призыва пойти в крепость. Все заволновались, зашумели.
Переписчик нот встал. Он приободрился, подтянулся, и все увидели, как он красив: белые зубы, длинная борода лежит на груди, глаза сверкают.
— Тогда пошли, люди! — крикнул он, обращаясь к нам. — Пошли все!
На улице уже начало темнеть, а в такое время, по обыкновению, затихала и артиллерийская канонада. И действительно, на улице царила абсолютная тишина. Такая тишина со времени осады города бывала редким и недолгим явлением, продолжавшимся лишь часок-другой. Гора Геллерт была озарена багряным отблеском заходящего солнца. В подвале остались только самые немощные. Даже полковник с судьей и те проводили нашу процессию до ворот…
Сначала мы спустились по улице Донати. Наш седовласый вожак посылал гонцов во все попадавшиеся нам по дороге убежища и подвалы с предложением присоединиться к нам. Большую активность при этом проявляла «гетера». Мы шли и пели, и, услышав наши голоса, из подвалов показывались бледные, изможденные люди. Наша процессия все росла.
Петь мы перестали только тогда, когда стали подниматься в крепость по изуродованной снарядами лестнице. Трудно было идти по ступеням и петь. Одолев подъем, мы снова запели и шли так до площади Венских ворот. Через развалины на улице Ури шли молча.
— Кто этот старик? — спрашивали только что приставшие к нам люди. — Кто такой этот красивый старик?
— Это непорочный человек, праведник, — ответил один из тех, кто играл в подвале в карты.
— Что значит непорочный? — послышались голоса со всех сторон.
— Очень хороший человек, — начала женщина, — каких больше нет.
— Он всем помогал в подвале, поэтому мы его и выбрали руководителем.
— Его не берут ни пули, ни болезни.
— Он ухаживал за тифозными и ходил за водой при самом сильном обстреле.
Какими только достоинствами мы не наделили старика, когда говорили о нем!
— Вот уже больше двух месяцев он почти ничего не ест, — сказала женщина с ребенком на руках.
Пока мы вышли на площадь Матьяша, старик из наших рассказов превратился чуть ли не в настоящего святого. На площади мы подвергли себя осмотру. Набралось нас несколько сот человек, и потому мы чувствовали себя силой. По пути мы несколько раз встречались, с гитлеровскими и венгерскими солдатами, но все они недоуменно уступали нам дорогу. Мы покорно шли за стариком, не имея ни малейшего представления о том, куда он нас ведет. Не знали мы и того, где находится вход в подземный дворец, о котором мы так много говорили. Когда мы шли по площади, кое-кто начал говорить о том, что нам следовало бы идти в тоннель. Мы вспомнили, что посреди тоннеля справа и слева действительно имелись загадочные двери…
Старик повел нас вниз. Мы снова запели. Поступь наша стала смелее и тверже. Когда мы спускались по широкой лестнице Рыбацкого бастиона, кто-то вдруг запел «Интернационал». Из толпы гимн подхватили несколько голосов, потом еще и еще. Казалось, что поют все. Однако не допели мы его и до середины, как послышались шикающие голоса. Несколько человек, испугавшись, сбежали из процессии.
— Ну, на эшафот идем! — воскликнул кто-то нервно.
— Ну а если и
