Вихрь - Йожеф Дарваш
— От нас требуется помощь, — кратко сказал он. — Временно, пока не подойдет подкрепление… Все солдаты ушли на фронт, некому даже охранять комендатуру… Кто согласен пойти в военизированную охрану?
Нас всего было восемнадцать человек. Вызвались все восемнадцать. Но пока мы шли получать оружие, нас осталось только одиннадцать… Семеро словно сквозь землю провалились. Так бывает: тот, кто слишком много говорит о своей готовности к самопожертвованию, нередко, когда доходит до дела, трусит.
Теглаш так и кипел от негодования. Попадись эму эти мерзавцы на глаза, он бы их убил. Всю дорогу до комендатуры он ругался на чем свет стоит. Товарищ Сюч по этому поводу не высказывался. Только почему-то рассказал о том, что на одном поле картошка родится по-разному: под одним кустом много картофелин, под другим — мало, а под третьим — и вообще ничего…
— Картошка, картошка! — перебил его Теглаш. — Тут война, а не картошка!
Сюч ничего не ответил, лишь потуже затянул бечевку на своем грубошерстном пальто.
В комендатуре Сючу поручили охранение в селе Мехешпуста амбара с зерном, в котором хранилось тридцать вагонов семенной пшеницы. По тем временам это был настоящий клад.
— Знаешь, в чем твоя задача? — спросил Теглаш старика.
— Если кто будет приближаться к амбару, буду стрелять.
— Стрелять! Эх ты, стрелок! Тебе поручают охранять этот амбар, понятно? Чтобы никто не растащил зерно, понял?
— Понял. Эта пшеница принадлежит уже не буржуям, а…
— Правильно. В общем, будешь стоять, пока тебя не сменят.
Сюч пошел на свой пост. Винтовка неуклюже болталась у него за спиной, а набитый хлебом карман пальто топорщился.
На следующий день фронт пришел в движение. Рвались снаряды, свистели пули. Чего греха таить, некоторые из нас не без зависти вспомнили о тех, кто оказался в тылу…
Под вечер Теглаш увидел группу беженцев из Мехешпусты. «Ого, значит противник уже там? Что же с нашим стариком?» — подумал я.
Среди беженцев из Мехешпусты старика не оказалось. Правда, многие говорили о том, что они видели старика в длинном до пят пальто, с винтовкой, но никто не мог сказать, куда он девался.
Решили, что, может, он и на самом деле пустился в далекий путь, в свой родной Сабольч.
В полночь прибыло подкрепление. Сначала на шоссе загрохотали русские танки, за ними двигались грузовики, подводы и конница… Под утро артиллерийская канонада стихла. Крестьяне стали расходиться по своим селам. Спустя часа два один из них пришел к нам и сказал, что старик в длинном пальто нашелся.
Сюч лежал возле амбара. Все патроны расстреляны, солдатская шапка надвинута на глаза, в кармане — кусок хлеба.
Теглаш молча смотрел на убитого и думал: «Вот он, самый трудный экзамен. Ты выдержал его с честью. Ты оказался настоящим героем, товарищ Сюч!..»
Шандор Татаи
ЗАБЛУДШАЯ ДУША
О том, куда девается душа после смерти, лучше всего можно понять, если вспомнить случай с Бироне… Ночью в наш подвал залетел шальной снаряд, покрутился и, не взорвавшись, закатился под нары, на которых спали дети. После этого случая мы сразу же решили заложить все окна кирпичами, которые брали из развалин дома, стоявшего на другой стороне улицы.
Утром следующего дня мы все, мужчины и женщины, больные и полуголодные, но еще способные держаться на ногах, вместе с нашим командиром (им был назначен пожилой полковник в отставке) вышли из подвала, где мы скрывались, на улицу, образовали живую цепочку, и из рук в руки стали передавать кирпичи. Самолеты в тот день еще не начали свою работу, лишь с пештской стороны иногда залетали мины. Где-то поблизости бил пулемет, но от него мы были надежно защищены горами развалин. Работали споро. Когда работа была сделана наполовину, довольно далеко от нас разорвалась мина, на которую мы, может быть, даже не обратили бы никакого внимания, если бы в тот же миг не упала Бироне. Она упала лицом вниз, а пока мы подбежали к ней, она была уже мертва. Платье на спине у нее оказалось порванным осколком, хотя крови не было видно. Наша живая цепочка вмиг разрушилась, все сбежались к убитой. Однако продолжалось это не больше минуты, так как тут же раздался не терпящий возражения зычный голос полковника:
— Все по своим местам!
Все разошлись, а Бироне так и осталась лежать на земле.
— Замкнуть цепочку! — приказал полковник.
Цепочка замкнулась, и кирпичи стали передавать над телом погибшей из рук в руки.
Очень хорошо, что мы заложили все окна кирпичами, так как в тот же день был очень сильный обстрел нашей улицы и мы, быть может, все погибли бы, если бы из-за случая с Бироне бросили работу.
У всех мужчин, скрывавшихся в подвале, отросла борода. До этого бороду носил только восьмидесятилетний переписчик нот. Теперь лицо его совсем заросло и покрылось грязью. То же было и с другими. Ведь мы находились не в бомбоубежище, а всего лишь в подвалах для угля. Стенки, разделявшие подвальчики, мы разобрали, чтобы нам было посвободнее. Под ногами скрипела притоптанная угольная пыль.
Под сильным артиллерийским огнем старик-переписчик нот начал философствовать на тему о том, куда девается душа умершего.
— Да прекратите вы эту ерунду!.. — нервно оборвал его кто-то.
Окрик этот раздался из темного угла подвала, не освещенного светом масляной коптилки. Никого не интересовало, кто же именно это крикнул. В подвале нас было человек девяносто, и лишь немногие знали друг друга. Больше всего знакомых было у председателя суда, личности довольно примечательной. И еще у уборщицы, которая повсюду совала свой нос и отличалась тем, что мазала волосы керосином, уверяя, что это прекрасное средство от насекомых. Поблизости от полковника расположилась девица, про которую говорили, что она попала сюда из какого-то притона.
— Было бы лучше, если бы все мы чаще думали о своих грехах, — продолжал философствовать старик-переписчик.
Несколько недель назад он уговорил нас послать в Буду делегацию к ее защитникам с просьбой, чтобы они сдали этот несчастный город русским. Он предлагал, чтобы старики, женщины и дети собрались вместе и пошли бы к гитлеровскому самому старшему начальнику, иначе все здесь погибнут. Сейчас он снова завел разговор о том же. Большинство обитателей подвала охотно слушало старика. Говорил он просто и понятно, тихо, очень правильно выговаривая слова. Вообще он производил впечатление очень хорошего человека. Он был единственным человеком, который за все девять недель пребывания в подвале ни разу не выругался и не пожаловался на что-нибудь, хотя питался впроголодь. И
