Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
— Ну что ты на меня уставился?
— Да вот не мог тебя сразу признать, Кофинас!
— А сейчас, раз признал, Открой дверь, у нас раненые.
— Опять тебе глаз подбили?
— Твоих молодцов работа. Значит, к Гитлеру служить пошли? Открывай, иначе ты будешь за все в ответе.
— Три года на Анафисе{[34]} тебя не образумили?
— Здесь умирают три человека. Если вы не примете мер и сейчас же не отправите их в больницу, ты будешь нести за это личную ответственность.
Офицер подошел поближе:
— За что, Кофинас? Что я тебе сделал?
— Вот так вопрос! Вместе с итальянцами стреляли в народ…
— Народ? Ты эту коммунистическую пропаганду лучше оставь. И сюда пришел агитировать?
— Во-первых, я не пришел, меня притащили силой. И, во-вторых, какая же это пропаганда? Разве пропаганда то, что вы служите Команде Пьятца? И что запрятали нас сюда, чтобы выдать итальянцам? А мой подбитый глаз? Это тоже пропаганда?
Девушка, выглянувшая в соседнюю дверь, закричала:
— Делегация идет! И профессор тоже!
В коридоре показалась группа людей. Впереди шли пожилые, сзади — юноши и девушки. В центре шагал старичок с сухим, аскетическим лицом. Щеки его запали, образуя две глубокие ямы, седые волосы торчали в разные стороны.
— Нам нужен господин начальник, — прошамкал беззубым ртом старичок.
— Я начальник, — ответил офицер.
Старик взглянул на него и нервно кашлянул.
— Мы решительно протестуем… Стыдно! Это позор!..
— Господин профессор…
— Мы требуем освобождения всех студентов, которых вы арестовали при исполнении ими священного долга.
— Господин профессор, вы оскорбляете полицию!
— Я не собираюсь оскорблять кого бы то ни было. О каждом судят по его делам. Мы хотим, чтобы вы освободили студентов. Всех без исключения. Мы поражены: как вы осмелились арестовать греков в то время, когда они возлагали венок на памятник борцам за революцию? Это неслыханно!
Офицер вынул из кармана пачку бумаг:
— Господин профессор, вы читали это?
Профессор даже не взглянул на бумаги. Он весь дрожал.
— Я ничего не читал. Зачем мне читать? Почему я должен читать?
— Это коммунистические прокламации! — провозгласил офицер. — Их выпустил ЭАМ. Пожалуйста! — И он протянул листки профессору.
— Господин начальник, меня это не интересует. Если бы сам дьявол возложил сегодня почетный венок на могилу героев, я поспешил бы пожать ему руку. Да, да, да! Сам дьявол… И как можно не радоваться, господин начальник, когда видишь, что все, все без исключения стремятся отметить национальный праздник?
Офицер сунул бумаги в карман.
— Я вас понимаю, господин профессор. Вы смотрите на вещи… как бы вам это сказать… с другой точки зрения. Но посудите сами: как прошло сегодняшнее выступление?
— Это уже политика! — крикнул делегат, стоявший рядом с профессором. — Время ли заниматься политикой, когда того и гляди мы все полетим к дьяволу!
— Господин начальник! — снова заговорил профессор. — Мы пришли сюда, чтобы потребовать освобождения арестованных. Отпустите студентов.
— Не могу! Я выполняю приказ…
— Чей?
— Высших инстанций.
— Правительства предателей! Цолакоглу{[35]} и Берарди{[36]}! — выкрикнули позади Космаса.
— Точнее: чьи приказания вы выполняете?
— В арестах приняла участие Команде Пьятца. Я ничего не могу сделать.
— В таком случае к кому нам следует обратиться?
Офицер развел руками:
— Обратитесь в полицейское управление. Откуда я знаю?
Делегация подошла к двери.
— Крепитесь! — кричали делегаты. — Мы идем в полицейское управление. К вечеру вас должны отпустить.
— У нас есть жертвы. Есть умирающие. Многие ранены. Скажите, чтобы по крайней мере забрали раненых.
Делегация отправилась в полицейское управление.
* * *Уже спустилась ночь, когда дверь наконец открыли. Коридор был опять полон полицейских. Они оставили лишь узкий проход. Снаружи ждали крытые грузовики.
Космаса бросили одним из первых, он оказался в глубине грузовика, в самом углу. Рядом сидел парень с перевязанной головой. Он пошел на митинг со своей сестрой, они держались вместе и в полицейском участке. Но сейчас женщин посадили на отдельный грузовик. Когда машина тронулась, кто-то снова запел национальный гимн. Сидевшие с краю барабанили по бортам, надеясь, что кто-нибудь услышит их по дороге.
Никто не знал, куда их везут. Ехали они около часу. Когда отодвинули засовы и дверь открылась, Космас увидел, что машина стоит на темной улице у каких-то ворот. Из грузовика всех сразу же загнали в здание.
Здесь их передали в руки жандармов, прогнали поодиночке вдоль узкого полуосвещенного коридора и ввели в какую-то комнату. Там горели две тусклые лампочки. Воздух был спертый, пахло мочой и табаком. В углу лежали четыре человека. Вероятно, они находились здесь уже давно: у каждого был матрац, одеяло, на стене висели полотенца. Кроме Космаса в камеру ввели еще десять человек.
— А, целая партия! — сказал кто-то из старожилов, и все рассмеялись.
— Чтоб не скучно было, господин Андреас, — ответил жандарм, запирая дверь.
Старожилы поднялись с матрацев.
— Ну, что случилось, ребята? Почему пригнали такой оравой?
— Может, есть папиросы? У кого-то нашелся табак.
— Ну, валяйте устраивайтесь и исповедуйтесь. Откуда вас перевели?
— Нас схватили сегодня.
— Садитесь. Сюда. На одеялах вши кишат.
— Куда мы попали?
— Ко вшам в гости.
Дверь отворилась. Вошли два итальянца — офицер и солдат.
Офицер что-то спросил по-итальянски, и солдат перевел его слова жандарму, вошедшему вслед за ними.
— Почему их привели сюда?
— Остальные камеры переполнены, там и ступить-то некуда! — ответил жандарм.
Солдат перевел. Офицер задумался и сделал несколько шагов по камере.
— Кто здесь майор Вардис?
— Я.
Один из старожилов вышел вперед. Это был хорошо сложенный, широкоплечий мужчина среднего роста. Широкий лоб, густые, сросшиеся брови, волосы с легкой проседью.
— Вы знаете, за что попали сюда? — перевел солдат вопрос офицера.
— Понятия не имею. Ломаю себе голову и ничего не могу придумать.
Офицер усмехнулся. Он несколько раз прошелся по камере и снова заговорил:
— Вы обвиняетесь в заговоре против итальянских и немецких оккупационных властей.
— Против двух властей сразу? — переспросил майор и улыбнулся. — Скажите ему, чтобы он получше наводил справки: я пока еще не сошел с ума.
Солдат перевел.
— Что это значит? — недоуменно спросил офицер.
— Это значит, — ответил майор, — что я еще в своем уме и никогда бы не пошел на то, в чем меня обвиняют. В данных условиях это было бы безумием. Какой уж тут заговор, когда народ умирает от голода и войска стран оси продвигаются на всех фронтах!
— Значит, если бы страны оси не одерживали побед, вы могли бы принять участие в заговоре?
— Что было бы тогда, я не знаю. Во всяком случае, в подобном обвинении был бы еще какой-то смысл.
— И тем не менее вам предъявляется такое обвинение! — сказал офицер.
— Меня это не удивляет. Доносчики водятся в любой стране. Есть они и у нас. И они клевещут на честных граждан, чтобы выслужиться перед оккупационными властями. То же самое они делали при диктатуре.
— Почему вы не участвовали в войне?
— Меня не призвали. Если бы призвали, я выполнил бы свой долг. В те времена я был в немилости у диктатуры.
— Вы коммунист?
— Ненавижу любой тиранический режим.
— Но короля вы тоже ненавидите?
— Да, ненавижу. Я демократ, и мне ненавистна любая тирания — и правых, и левых.
— Господин Вардис, не согласитесь ли вы сотрудничать с нами?
Майор засмеялся.
— Ну, сами посудите, какое может быть сотрудничество между победителями и побежденными? Вы — оккупанты, мы — рабы. Сотрудничество предполагает равенство. Равенства нет, — значит, не может быть и сотрудничества. Любое сотрудничество с победителями было бы предательством.
Итальянский офицер выслушал это и улыбнулся.
— Хорошо! — сказал он и повернулся к офицеру жандармерии: — Остальных нужно убрать отсюда!
— Куда же их девать? Все камеры переполнены. Мы заняли даже кабинеты.
Итальянец подумал, но пришел к тому же решению.
— Здесь им нельзя оставаться! — переводил солдат. — О чем вы думали, когда принимали их?
— Хорошо, я отошлю их обратно.
— Если вам некуда их перевести, отправляйте обратно.
Арестованных снова вывели в коридор. Офицер приставил к ним двух жандармов, а сам последовал за итальянцами. Вскоре он вернулся с полицейским.
