Джек Хиггинс - Операция «Валгалла»

— Шах и мат, я думаю.

Мадам Шевалье изучила расположение фигур на доске и вздохнула.

— Вы обещали за семь ходов, а сделали за пять.

Макс Гессер улыбнулся.

— Дорогая мадам, всегда нужно стараться играть на опережение. Первое правило хорошего солдата.

А в Берлине уже заполночь Борман все еще сидел в своем офисе, поскольку сам фюрер в эти дни редко ложился раньше семи утра, и Борман хотел оставаться рядом. Достаточно близко, чтобы не подпускать других.

В дверь постучали, и вошел Раттенгубер с запечатанным конвертом в руке.

— Вам, рейхсляйтер.

— От кого?

— Не знаю, рейхсляйтер. Я обнаружил это у себя на столе. Помечено седьмым приоритетом.

По кодовой классификации это соответствовало самой секретной связи, то есть предназначалось исключительно для глаз самого Бормана.

Борман вскрыл конверт, посмотрел ничего не выражавшим взглядом.

— Вилли, самолет, на котором фельдмаршал Грайм и Ханна Райтш прилетели в Берлин, уничтожен. Немедленно свяжись с Гейтоу. Скажи им, что они должны прислать к утру другой самолет, который сможет взлететь прямо из города.

— Слушаюсь, рейхсляйтер.

Борман помахал конвертом.

— Знаешь, что в нем, Вилли? Очень интересные новости. По всей видимости, наш горячо любимый рейхсфюрер, дорогой дядюшка Хейни предлагает сдаться англичанам и американцам.

— Бог мой! — воскликнул Раттенгубер.

— Самое интересное, Вилли, что скажет фюрер. — Он отодвинул назад стул и встал. — Пойдем и узнаем, да?

Пять

Из своего окна Гессер мог видеть не только внутренний двор замка, но и местность за его наружными стенами, извилистую дорогу, круто спускавшуюся по долине к реке внизу. За лесом находилась крошечная деревушка Арлберга, похожая на нечто из сказок братьев Гримм, сосны на нижних склонах гор позади нее зеленели на фоне снегов. Снег пошел опять, но несильный. Казалось, он делает мир чище, более сверкающим. Возможно, это давало себя знать детство.

Дверь у него за спиной открылась, и вошел Шенк. Гессер сказал:

— Снова снег. Он в этом году держится.

— Верно, герр оберст, — сказал Шенк. — Когда я сегодня утром проходил через деревню, то видел, что дети лесорубов из удаленных районов бежали в школу на лыжах.

Гессер подошел к бару и налил себе бренди. Шенк постарался сохранить невозмутимость, и Гессер сказал:

— Я знаю, что это путь к гибели, но сегодня очень плохое утро. Хуже, чем обычно, а это помогает проклятому глазу лучше, чем все таблетки. — Он чувствовал в пустом рукаве свою левую руку до мельчайших деталей, каждый нерв своего израненного тела, а стеклянный глаз являлся настоящей пыткой. — В любом случае, какое это имеет уже значение? В конце концов, все дороги ведут в ад. Но оставим это. Вы пытались дозвониться в Берлин сегодня утром?

— Да, герр оберст, но нам не удалось прозвониться.

— А радио?

— Капут, герр оберст. Стерн обнаружил, что перегорела пара ламп.

— Разве их нельзя заменить?

— Когда он открыл коробку с запасными, оказалось, что они пострадали при транспортировке, судя по виду.

— Вы пытаетесь мне сказать, что у нас нет никакой связи ни с кем?

— В данный момент, боюсь, так оно и есть, герр оберст, но, если повезет, мы сможем связаться с Берлином, если будем все время пытаться это сделать, а Стерн сейчас на гарнизонной машине объезжает округу в поисках запчастей, которые ему нужны.

— Хорошо. Что еще?

— Генерал Каннинг и полковник Бирр здесь.

— Хорошо, пригласите их. Шенк, вы тоже останьтесь, — добавил он, когда старый лейтенант направился к двери.

Каннинг был в пилотке и в офицерской шинели темно-оливкового цвета. Бирр в двустороннем камуфляжном комбинезоне и в белой зимней форменной куртке с капюшоном, из тех, что предназначались для немецкой армии на Восточном фронте.

Гессер сказал:

— Я вижу, вы приготовились к прогулке, джентльмены.

— Неважно, — отрывисто сказал Каннинг. — Что вы решили?

Гессер поднял руку, словно защищаясь.

— Вы слишком торопитесь, генерал. Нужно все как следует продумать.

— Господи, Боже мой. Начинается. Вы собираетесь делать что-то положительное или нет? — возмутился Каннинг.

— Мы всю ночь пытались связаться с Управлением по делам военнопленных в Берлине, но безуспешно.

— В Берлине? — удивился Каннинг. — Вы шутите. Он весь в руках русских.

— Не совсем так, — спокойно сказал Гессер. — Фюрер еще жив, как это ни пугающе для вас, и в столице сосредоточено значительное количество войск.

— Отсюда это четыреста пятьдесят миль, — сказал резко Каннинг. — Мы здесь, Макс. Что вы намерены делать здесь, вот что я хочу узнать?

— Иными словами, вы подумали над тем, чтобы послать лейтенанта Шенка на поиски британских или американских частей, возможно, в компании с одним из нас? — спросил Бирр.

— Нет. — Гессер ударил по столу единственной рукой. — Этого я не позволю. Это уж слишком. Я немецкий офицер, джентльмены, не забывайте об этом. Я служу своей стране наилучшим доступным мне способом.

— Черт возьми, каким же это? — потребовал ответа Каннинг.

Гессер нахмурился, задумался на мгновенье, потом кивнул.

— Сегодня я еще продолжу попытки связаться с Берлином. Я должен знать их точные указания относительно этого дела. — Каннинг попытался протестовать, но Гессер прервал его. — Нет, я намерен действовать именно так. Вам придется с этим примириться. Сначала, говоря вашим языком, мы пошарим по диапазонам.

— А дальше? — спросил Бирр.

— Если к этому часу завтра утром мы не добьемся успеха, я собираюсь послать оберлейтенанта Шенка в свободный мир. Посмотрим, что ему удастся найти. Это, естественно, только в том случае, если он захочет рискнуть. — Он повернулся к Шенку. — Это не будет приказ, вы понимаете?

Шенк слегка улыбнулся.

— Я с готовностью сделаю то, что герр оберст сочтет нужным.

— Зачем терять еще один день? — начал Каннинг, но Гессер просто встал.

— Это все, что я хотел сказать, джентльмены. Доброго вам утра. — Он кивнул Шенку. — Теперь выведите на прогулку генерала и полковника Бирра.

В саду было холодно, с разных сторон налетали снежные вихри. У всех выходов стояли охранники в длинных куртках с капюшонами, Шнайдер с Магдой неотступно следовал за Каннингом и Бирром. Каннинг оглянулся и щелкнул пальцами, овчарка сразу натянула поводок и заскулила.

— Слушай, старик, отпусти ее, — отрывисто сказал Каннинг Шнайдеру по-немецки. Шнайдер не без колебаний спустил ее с поводка. Сука подбежала к Каннингу и лизнула ему руку. Он встал на колени и стал чесать у нее за ушами. — Ну, что ты об этом думаешь?

— Лучше, чем я рассчитывал. Не забывай, Гессер пруссак. Профессиональный солдат старой школы, Бог и Отчизна — вот его спинной хребет. Ты же предлагаешь ему сдаться. И не только поднять белый флаг, но бегать по округе, чтобы привлечь к этому чье-то внимание. Ожидать от него подобного — это слишком. На твоем месте, я бы удовольствовался тем, чего нам удалось добиться.

— Да, наверно, ты прав. — Каннинг поднялся, увидев Поля Гайллара и мадам Шевалье, проворно шагавших со стороны нижнего сада. Она была в немецкой шинели, на голове шарф, а Гайллар в шинели и в берете.

— До чего вы договорились? — потребовал отчета француз, как только они подошли.

— Расскажи им ты, Джастин, — попросил Каннинг. — С меня на сегодня довольно.

Он пошел прочь, Магда побежала с ним рядом. Он спустился по лестнице, прошел мимо пруда с лилиями и вошел в оранжерею. Шнайдер шел за ним следом, но остался на крыльце.

Здесь было тепло и влажно, всюду зелень, пальмы, виноградная лоза с тяжелыми гроздьями. Он двинулся по черно-белому мозаичному полу прохода и вышел к центру, к фонтану, где нашел Клер де Бевилль, ухаживающей за алыми зимними розами, которые являлись ее особой гордостью.

Каннинг остановился на мгновенье, наблюдая за ней. Она, действительно, была красавицей. Собранные на затылке волосы открывали заостренный книзу овал лица. Высокие скулы, большие спокойные глаза, красиво очерченный рот. Он ощутил старое знакомое возбуждение и легкое чувство гнева, которое ему сопутствовало.

Оставшийся сиротой в раннем детстве, Каннинг большую часть юности провел в закрытых школах разного типа, пребывание в которых оплачивал его дядя, занимавшийся в Шанхае торговыми морскими перевозками. Дядю своего он никогда не видел. Так продолжалось до самого его поступления в Вест-Поинт. С этого момента он полностью принадлежал армии. Всем пожертвовал требованиям, предъявляемым армией, полностью посвятил ей себя. У него никогда не возникало желания иметь жену, семью. Естественно, у него были женщины, но только по необходимости. Теперь все изменилось. Впервые в его жизни другое человеческое существо вызывало у него волнение, и это совершенно не вписывалось в привычную для него схему.