Марк Хелприн - Солдат великой войны
Снаряжение проверяли, перчатки приходилось снимать и надевать десятки раз, пока солдаты подтягивали веревки, закрепляли пряжки, завязывали узлы. Один солдат подходил к каждому с маленьким факелом, все наклонялись, а он зажигал свечу в шахтерской лампе. После того как были зажжены все, каждый опустил стеклянный щиток, распрямил спину и вонзил кошки в снег, готовый к выходу на задание.
Все шесть групп построились в одну колонну, Алессандро оказался в хвосте. Он наблюдал, как огоньки движутся по леднику, словно звезды на марше. Каждая лампа не просто светилась точно маленькое желтое солнце, но и создавала круг желтого света, который метался из стороны в сторону перед человеком, у которого она крепилась на голове. Процессия светящихся точек и кругов продвигалась по снегу ползущей змеей, ее многочисленные сегменты все время подрагивали. Скоро они подошли к растрескавшейся части ледника. Солдаты прыгали через расщелины, иной раз балансируя на краю, чтобы не упасть, вгоняли в лед ледорубы и только благодаря этому не падали вниз.
Потом колонна пошла на штурм крутого серого склона, обращенного к югу, с которого солнце согнало почти весь снег. Кошки скользили по камням и вгрызались в мелкозернистую землю. Было впечатление, будто идешь по песчаной дюне, а на тебя сыплются камни из-под ног тех, кто впереди. Камни скользили по лодыжкам, но некоторые взлетали в воздух, ударялись о другие камни, вновь отскакивая, набирая скорость. Где-то впереди раздавался крик, все сразу опускали головы, чтобы камень не попал в лампу, и он со свистом пролетал мимо, будто артиллерийский снаряд. Потом лучи шахтерских ламп вновь устремлялись вперед, и подъем продолжался.
Луна взошла и села, а они все шли и шли по ледникам, крутым склонам, плоским озерам чистого льда, где можно было скользить как на коньках. Когда останавливались перекусить, быстро замерзали на ветру, и их начинало безудержно трясти, когда продолжали путь, им скоро становилось жарко. Воздух становился все более разреженным, они жадно хватали его ртами, а когда взошло солнце, уже сидели на заснеженной площадке на тысячу метров выше основного лагеря.
Рубашки затвердели от соли, дышали солдаты точно раненые, никто не разговаривал. Вместе с солнцем поднялся ветер, такой холодный и резкий, что замораживал воду во фляжках. В небе не было ни облачка за исключением белого ковра у самого горизонта. Солнце продолжало подъем, ветер стих, воздух заметно прогрелся. Перестав дрожать, они поели. Те, кто забыл задуть свечи, сделали это, и они двинулись дальше, на этот раз уже по снегу, поднимаясь по невероятно крутому горбу к высокой каменной стене.
Шли несколько часов, снег хрустел под кошками, мерное металлическое позвякивание вгоняло в гипнотический транс. В столь разреженном, готовом совсем улетучиться воздухе до ноздрей Алессандро уже долетал запах его одежды. Ее только недавно постирали, но костры в окопах основного лагеря пропитали материю дымным солоноватым запахом, похожим на запах смолы, и хотя здесь не росли никакие деревья, Алессандро вдруг представил себе, что находится в лесу.
Когда солнце поднялось достаточно высоко, колонна остановилась на слепящем снегу, в него вогнали ледорубы, чтобы они послужили вешалками для курток с капюшонами, пока солдаты снимали свитера и заталкивали их в уже набитые рюкзаки. Потом надели куртки, поели сухарей, запивая их ледяной водой из фляг. Когда собрались вновь тронуться в путь, уже поднявшись на пятьсот метров от заснеженной площадки, где останавливались на долгий привал, далеко внизу вдруг начали стрелять австрийские пушки.
Сначала они видели вспышку, потом долетал грохот выстрела, за ним повторяющееся эхо, постепенно затухающее. Стреляли три или четыре орудия, по выстрелу в минуту, так что эхо одних выстрелов накладывалось на эхо других, создавая ощущение грохочущего потока воды.
– Сейчас не время обеда, – поделился Алессандро с солдатом, который шел впереди. – Почему они палят?
– Они палят по нам, – ответил тот.
– По нам?
– Да. Но достать нас не могут. Снаряды падают на ледник западнее, и мы даже не видим, как они взрываются. Они заметили нас в свои телескопы, и им не нравится, что мы зашли так далеко им в тыл. Они бесятся из-за того, что они у нас как на ладони. Когда мы еще только строили этот наблюдательный пункт, они послали отряд, чтобы нам помешать, но мы уничтожили его артиллерийским огнем еще до того, как он пересек ледник. Понятно, что их это злит. Взрыв снаряда на льду – все равно что в зеркальном зале. Убивают осколки льда, он же и становится могилой.
– Скажи, а почему они стреляют, зная, что нас не достать.
– Хотят вызвать лавину. Пятнадцать наших солдат похоронены у этого горба.
– А пятнадцать спаслись?
– Никто не спасся. Тогда вахту несли по две недели. Мы увеличили этот срок, чтобы снизить риск попасть под лавину. Не волнуйся, снега сейчас не так и много, и он сухой. А кроме того, три четверти склона позади, то есть наиболее опасный участок мы уже прошли. Чем выше мы поднимаемся, тем меньше будет лавина, и тем больше наши шансы на выживание.
На отвесной стене торчали выступы самых разных размеров. По мере приближения на снегу прибавлялось и камней, и валунов. Похоже, австрийцы оказали итальянцам услугу: обстрелом организовали камнепад до того, как они сюда добрались.
Подножие стены высотой в несколько сотен метров и край снежного горба длиной в два километра, встретившись, образовали ледяной рубец, который, словно палец, улегся в узкую расщелину между ними. Столь миниатюрное соединение двух огромных масс навеяло Алессандро воспоминания о береге моря. Пока солдаты отдыхали у стены, более тихие, чем обычно, в голову лезли мысли о том, как легко здесь сорваться, Алессандро стал рассказывать о многообразии Атлантики. Он видел снимки домов во Франции и Испании, которые спокойно стояли себе метрах в пяти от границы набольшего прилива, возвышаясь над ней всего метра на два. То есть фактически расстояние до моря составляло менее пяти с половиной метров. Округлив это расстояние до шести, он поделил полученное число на двенадцать тысяч километров открытого водного пространства – до юга Аргентины – и сделал вывод, что вся эта масса воды невообразимого веса и объема никогда не поднимается более чем на свою двухмиллионную часть, то есть невероятно стабильна, из чего следовало, что границы океана так же миниатюрны и неподвижны, как тонкая полоска льда между снегом и каменной стеной.
– И какой ты из этого следует вывод? – с ноткой враждебности в голосе спросил солдат, сидевший рядом.
– Что мир природы бесконечно более надежен, чем мир человека, – ответил Алессандро, – и в нашу короткую жизнь мы должны прямо-таки летать, а то не узнаем, что такое движение. Если бы нам было отпущено больше времени, мы могли бы стать более степенными и счастливыми.
– Ты псих.
– Естественно. А ты?
– За дело, – скомандовал офицер. – Разбейтесь на шесть пар. И побыстрее, чтобы мы могли убраться отсюда. У австрийцев с лавиной не получилось, но послеполуденному солнцу такое по силам.
Хотя для доставки припасов в это место требовалось тридцать человек, последние пятьсот метров рюкзакам, передаваемым от команды к команде, предстояло путешествовать по веревкам. На наблюдательном пункте, по-прежнему невидимом на поверхности каменной стены, ждали одного лишь Алессандро. Другие распределялись по маршруту, на скальных выступах или держась за вбитые крюки, протаскивая груз с помощью веревок и блоков.
Алессандро и солдат, который рассказал ему про лавину, были головной парой. Солдат пристально посмотрел на Алессандро.
– Ты уверен, что знаешь, как это делается?
– Я уже несколько лет по скалам не лазил, поэтому поначалу буду тормозить с etriers, но, если крюки уже вбиты, справлюсь. Я трижды забирался по западной стене Чима-Бьянки. В третий раз шел первым.
Его слова произвели должное впечатление.
Алессандро добрался до первого крюка и быстро закрепил etrier. Скоро, поднимаясь быстрее, чем от них могли ожидать, оба солдата оказались в ста метрах над снежным горбом. Мир казался страшно далеким. Вновь все стало простым и понятным: если закрепить карабин на крюке, безопасность гарантирована. Движение дальше вызывало определенный страх, но очередной щелчок карабина приносил облегчение, и эта повторяемость циклов страха и облегчения приносила огромное удовлетворение. Добравшись до широкого уступа, где они закрепились за более мощный крюк, чем все остальные, Алессандро просиял, пусть всего на секунду. Он ощущал такую же радость, которую, несмотря на все потери, болезни, разочарования, испытывают старики, находя безмерное счастье в малом: сидеть под деревом, наблюдать за скачущими с ветки на ветку птичками, пить чай из фарфоровой чашки с золотым ободком.
– Все как до войны, – поделился он со своим напарником по связке.
