За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
– Вот то-то, что правильно, дорогой мой.
– Сядь, Николай. Послушай! Надо жизнь любить, всю – и землю, и леса, и Волгу, и людей наших, и сады наши. Жизнь просто любить надо. Ты ведь разрушитель старого, а вот строитель ли ты? Но, как говорится, давай перейдем с общего на частное. Собственная жизнь твоя разве построена? Сижу на работе – и вдруг вспомню: вот приеду домой, подойду к детям, наклонюсь, поцелую – хорошо ведь! А женщине, жене много нужно, и дети ей нужны! Нет! Меня бешенство охватывает! Вот к этому городу, где вся сила вложена, разбойники подошли. Лапать все станут руками? Не будет этого!
Дверь приоткрылась, в комнату вошел Барулин. Он молча ждал, внимательно слушая, пока Пряхин закончит свою речь, потом кашлянул и сказал:
– Иван Павлович, пора вам на Тракторный ехать!
– Ладно, еду, – сказал Пряхин и, посмотрев на часы, поднялся. – Товарищ Крымов, Николай, ты посиди, не спеши, словом, послушай меня, отдохни. А захочешь уйти, можешь. Тут подежурят, пока я съезжу.
– Я тоже поеду. Как там машина моя, не пришла?
– Пришла, я только что внизу был, – сказал Барулин.
Пряхин, улыбаясь, подошел к Крымову и сказал:
– Знаешь, я тебе искренне советую остаться, посиди!
– Что так, почему советуешь?
– Видишь ли, твою натуру я знаю – к Шапошниковым ты ни за что не пойдешь, гордый! А ведь поговорить вам следует. Право же, следует. – Он наклонился к уху Крымова и сказал: – Ты ведь любишь ее, чего уж там.
– Постой, постой, – сказал Крымов. – Зачем мне тут сидеть?
– Она придет сюда, поговорите, чего тебе. Я передал Шапошниковым, что ты здесь у меня будешь. Вот спорить готов, придет.
– Что ты, зачем? Я не хочу ее видеть.
– Врешь.
– Вру – хочу ее видеть. Но это не нужно. Что она мне скажет, зачем придет – утешать меня? Не хочу, чтоб меня утешали.
Пряхин покачал головой.
– Я советую поговорить, встретиться. Должен воевать за свое счастье, если любишь.
– Нет, не хочу. Да и не время. Если жив останусь, может быть, и встретимся.
– Смотри, а я думал, помогу тебе личную жизнь наладить.
Крымов подошел к Пряхину, положил ему руки на плечи и сказал:
– Спасибо, дорогой мой. – Он улыбнулся и добавил негромко: – Но знаешь, мое личное счастье уж, видно, не наладить, даже с помощью секретаря обкома.
– Что ж, тогда давай поехали, – проговорил Пряхин.
Он позвал Барулина и сказал ему:
– Если тут придет один молодой, красивый товарищ женского пола, будет спрашивать товарища Крымова, передайте, что просил извинить, по срочному делу вызван в свою часть.
– Нет, товарищ Барулин, не надо извиняться, скажите: уехал и ничего не просил передать.
– О брат, тебя, видно, крепко припекло, – сказал Пряхин, идя к двери.
– Ой, крепко, – сказал Крымов и пошел за ним следом.
18
Перед вечером, 20 августа, к Александре Владимировне пришел после работы старик Андреев. Александра Владимировна хотела угостить его витаминовым чаем из шиповника, но он очень спешил, отказался даже сесть.
– Уезжать надо вам, – проговорил Андреев и рассказал Александре Владимировне, что утром на завод пришли ремонтироваться танки и лейтенант, командир танка, сказал, что немцы перешли через Дон.
– А вы собираетесь ехать? – спросила Александра Владимировна.
– Нет, я не поеду.
– А семья?
– Семья послезавтра поедет.
– А если немцы придут и вы окажетесь отрезанным от семьи?
– Что ж делать, окажусь отрезанным. Вот и товарищ Мостовской остается, а он меня постарше, – отвечал Андреев и повторил: – А вы уезжайте, Александра Владимировна. Я понял, дело не на шутку пошло.
После ухода Андреева Александра Владимировна стала вынимать из шкафов белье, обувь, раскрыла сундук, в котором лежали пересыпанные нафталином зимние вещи. Потом она сложила вещи обратно в шкафы и принялась отбирать в чемодан письма, книги, фотографии. Она разволновалась и все время завертывала самокрутки из крупного зеленого самосада. Самосад горел в папиросах, как горят в печи сырые сосновые дрова – со стрельбой, искрами, шипением.
Когда Мария Николаевна вернулась с работы, вся комната была полна табачного дыма.
Александра Владимировна спросила ее:
– Нового ничего? Что в городе слышно? – и озабоченно сказала: – Я решила понемногу начать укладываться. Никак не могу найти письмо о смерти Иды Семеновны. Просто несчастье, Сережа спросит с нас.
Мария Николаевна стала успокаивать мать:
– Да ничего особенного нет. Вас, вероятно, эти взрывы напугали. Степан был в обкоме – все остаются, работа идет полным ходом. Отправляют только детские дома, больницы, ясли. Я послезавтра поеду в Камышин с тракторозаводским детдомом, договорюсь в райкоме о помещениях и через два дня вернусь машиной домой, тогда мы и обсудим, как и что, но, уверяю вас, нет никаких оснований так торопиться.
– Да помоги ты мне это письмо разыскать, куда оно делось, просто несчастье, – что я Сереже скажу?
Они стали перебирать бумаги, письма, открывать ящики столов.
– Не у Жени ли оно? Вот, кстати, она пришла.
Евгения Николаевна, войдя в комнату, вдохнула дымный воздух и, сделав страдальческое лицо, показала сестре, что дышать в комнате нечем, развела руками. Вслух делать замечание матери она боялась.
– Ты не брала письма о смерти Иды Семеновны? – спросила Александра Владимировна.
– Брала, – ответила Женя.
– О господи, я весь дом перевернула, дай его мне.
– Я его отослала Сереже, – громко, сердясь на то, что по-ребячьи смутилась, ответила Женя.
– Почтой? Ведь оно может пропасть, – сказала Александра Владимировна. – Как же ты могла, да и вообще ведь мы решили не посылать ему пока. Вот ему выпало в семнадцать лет одному пережить такой удар, да сидя в окопах, среди чужих…
– Я послала не почтой, а с оказией, ему передадут письмо прямо в руки, – сказала Женя.
– То есть как это в руки? – крикнула Маруся. – Ведь мы, кажется, решили не сообщать ему… Это было наше общее решение! Что за анархизм такой, что за дурость!
– Я поступила так, как нужно, – сказала Женя. – Он на смерть пошел, а мы с ним в бирюльки играем.
Маруся на миг почувствовала такую злость к Жене, что ей больно стало смотреть на нее от желания сказать сестре грубое и жестокое слово.
– Хватит, девочки, – сказала Александра Владимировна, – хватит, вы мне обе надоели: и партийная и беспартийная. Маруся, так, значит, ты в городе и на заводе не слышала ничего тревожного?
– Нет, абсолютно. Я ведь говорила вам, как все настроены.
– Странно. Приходил час назад Андреев. Какой-то военный чинил на заводе танк и сказал: «Кто может, пусть скорей уезжает за Волгу. Немцы вчера переправились через Дон…»
– Не понимаю,
