Марк Хелприн - Солдат великой войны
Алессандро не мог взять в толк, что происходит. Но потом услышал самолеты и, застыв столбом, увидел их. А когда упали первые бомбы, уже со всех ног бежал к лазарету.
Самолеты летели строго над колонной, выше труб разве что на длину пики. Рев двигателей просто оглушал. Отбомбившись, самолет тут же уходил влево или вправо, набирая высоту под грохот разрывов.
Лошадей подбрасывало в воздух на гейзерах крови вперемешку с грязью в клубах дыма, переворачивало, и на землю они падали уже спиной вниз – мертвыми. Людей разрывало на куски, превращало в ничто или ударной волной вколачивало в землю. Некоторые, кому осколком пробило щеку или плечо, пошатываясь, брели в поле, но многие, даже раненые, поднимали винтовки и палили по самолетам.
Окровавленные лошади метались по снегу. Некоторые волокли за собой убитых всадников, чьи ноги застряли в стременах. Другие хромали, тяжело дыша. Когда мимо проскакала лошадь, таща за собой убитого улана, Алессандро увидел, как второй с конца самолет сбрасывает бомбы. Они камнем полетели вниз и пробили стену лазарета, в окне которого секундой раньше он видел Ариан. Дом начал складываться, полетела белая пыль, и тут бомбы взорвались. Дом в три раза вырос в размерах, разлетелся на части, а на его месте возник шар оранжевого огня, который завис в воздухе на невероятно долгое время. Но все-таки схлопнулся, и языки пламени заплясали уже у самой земли. Там, где только что стояло здание в два с половиной этажа, теперь остались яростно пылающие руины высотой в какой-то метр. Алессандро пришлось прикрыть руками глаза, чтобы защитить их от слепящего жара.
Самолеты, вновь на бреющем полете, возвращались назад. Летели вдоль колонны, поливая из пулеметов в тех, кто остался в живых. Пули ударяли в землю, в мертвых лошадей, в стены. Только теперь пулеметные расчеты сумели изготовиться и открыли огонь.
Алессандро охватила невероятная скорбь. Наказание было слишком велико. Оно заключалось в том, что Бог бросил его на поле боя и тем самым избавил от смерти.
* * *Грузовик для перевозки орудий с маленьким грузовым отсеком полз по залитым солнцем лесам, крутым серпантинам дорог, через зеленые долины, где горные речки спешили на встречу с Адидже. У дороги, по которой то и дело провозили гаубицы или маршировали колонны пехоты, деревья пели на ветру и раскачивались из стороны в сторону, не замечая происходящего.
Алессандро стоял на правой подножке. Ветер и солнце обжигали лицо. И хотя он скользил над самой землей, у него создавалось ощущение полета, а когда они проходили крутые повороты серпантинов, он зависал над пропастью глубиной в добрые пятьсот метров, не видя ничего, кроме тяжелых перламутрово-серых облаков. Сосредоточенно вглядываясь вперед, водитель в больших защитных очках удерживал машину на дороге. Время от времени боковым зрением видел пассажира, стоявшего на подножке и ухватившегося руками в меховых рукавицах за никелированный кронштейн зеркала заднего обзора.
Когда они подъехали к лесу, где погиб миланец, Алессандро повернулся, чтобы оглядеть деревья. Бригады сменили диспозицию, лес опустел. Трактор проехал по временному мосту, проложенному поверх австрийских окопов, и, натужно ревя двигателем, начал подниматься на гребень. Дальше, если не считать нескольких пригорков, где летом, защищенные от ветра, росли дикие цветы, территория оставалась ровной до самой Чима-Бьянки. Они неспешно продвигались вперед, а впереди сверкала снежная шапка самой Чима-Бьянки. Но некоторые вспышки на нижних отрогах горы не имели никакого отношения к солнцу: определенно то было делом человеческих рук.
– Что это за вспышки ниже уровня снега? – спросил Алессандро.
Водитель повернулся, с радостью ухватившись за возможность поболтать.
– Какого уровня снега? Тут снег везде.
– Тогда под уровнем ледников, – уточнил Алессандро.
– Вспышки из орудийных дул, – прокричал водитель. Силой ветра половину его слов уносило обратно в легкие. – Австрийцы стреляют из орудий прямо, и снаряды падают на наши укрепления. Траектория та же, что и при стрельбе на ровной местности, только здесь не ствол орудия направляется вверх, а земля идет под наклоном.
– Понятно, – кивнул Алессандро.
– Скажем так, не орудие поднимается, а цель опускается. Орудия стреляют прямо, поэтому с такого расстояния мы смотрим в дуло. Им нравится стрелять во время обеда. У них обед раньше нашего, это всего лишь перекус, вот они и стараются испортить нам аппетит. Обстрел продолжается минут пятнадцать, потому что они не могут позволить себе тратить много снарядов. Сам понимаешь, как сложно доставить снаряды на такую высоту.
Алессандро слушал вполуха, но водитель продолжал.
– В общем, они стреляют раз в несколько минут – просто чтобы не давать нам покоя. В бинокли они видят нас как на ладони, знают, когда мы едим, и целятся в наши полевые кухни, но мы заказали в Больцано трубы и теперь отводим дым от тех мест, где готовится еда. Австрийцы стреляют по дыму, а мы едим без помех. Я проголодался. Неподалеку есть хорошее местечко для остановки. У тебя есть еда? – Алессандро не ответил, и водитель переспросил, уже громче: – У тебя есть еда?
– Да. Бутерброд и термос с чаем.
Они остановились на поле, укрытом от ветра и заваленном мертвецами. Водитель развернул свой завтрак и присел на подножку, Алессандро разлил чай из термоса. Взял кружку с дымящимся чаем, отхлебнул. Потом поставил кружку на капот, надел рукавицы. Под легким ветерком вышел на середину поля.
Из-под снега торчала желтая трава, которую никто не скосил прошлым летом. Трупы в форме – после боя не прошло и двух недель, – лежали по одному и группами. Немцы, австрийцы, венгры, итальянцы. Некоторые погибли в рукопашном бою, но большинство – от пуль, когда бежали по полю к окопам на каждой стороне или от осколков артиллерийских снарядов. Они лежали в неестественных позах. Спящий не мог бы принять такой позы: изогнув шею, ссутулив плечи, зарывшись головой в снег. Даже те, кто лежал на спине, не выглядели спящими, потому что смотрели в небо широко раскрытыми глазами с отвисшими от изумления челюстями.
Три сотни отцов, братьев, сыновей лежали на этом поле. Их семьям сообщили, что они пропали без вести. Если бы близкие знали, что с ними произошло, каждый труп увезли бы, нежно омыли водой, грязные щеки целовали бы, руки гладили бы родители, дети, жены. Но они лежали под открытым небом и разлагались, как ветки.
* * *Хотя регулярная армия все еще оставалась на равнине у подножия Чима-Бьянки, и по ее частям стреляли орудия, не давая солдатам спокойно поесть, альпийские стрелки вгрызлись в восточный склон и начали войну среди гор.
Здесь, в разреженном воздухе и на голой, без единого деревца, земле, где одно неосторожное движение могло стоить жизни, шла другая война. Это на уровне моря, где в воздухе хватало кислорода, воюющие державы использовали миллионы солдат, которые ни в чем не знали нужды, да им еще помогали чудовищные машины, которые ездили по рельсам, летали над землей, плавали по воде. Здесь все сводилось к считаным единицам, которым приходилось затаскивать на большую высоту охапки дров и вещмешки с амуницией. Чтобы доставить один снаряд для мортиры, выстрелить который – секунда, а вероятность попадания в цель чуть ли не нулевая, одному сильному мужчине целый день приходилось карабкаться в гору.
Жилые помещения зачастую балансировали над пропастью, а то и просто подвешивались на тяжелых цепях, которые приносили команды альпинистов. Каждый погонный метр доски, ложка сахара и капля керосина доставлялись по железной дороге, в кузове грузовика, на спине мула, в вещмешке человека. Окопы вырубали в доломите вручную – на холоде и в таком разреженном воздухе, что вновь прибывшие поначалу едва не теряли сознание. Но, пусть в воздухе и ощущался недостаток кислорода, ветра хватало с лихвой. Иногда он набирал такую силу, что аванпосты в прямом смысле сдувало в пропасть. Ветер мешал и меткой стрельбе, но это как раз значения не имело: враг находился на очень уж большом расстоянии, и огонь вели лишь для того, чтобы показать, что та или иная высота или гребень достигнуты или заняты. Война здесь велась не столько между армиями, сколько между каждой армией и территорией, и проверка заключалась в умении не победить противника, а добраться до него.
Восточный склон Чима-Бьянки являл собой нагромождение гребней, вершин, долин – прямо-таки неземной ландшафт, который еще и выглядел обманчиво, не давая определить точное расстояние до того или иного места. Отвесные стены, уступы, небольшие ледники, белые от снега плато казались то очень уж близко, то вдруг невероятно далеко. Даже постоянная сверка с картой не останавливала землю от непрерывных изменений. Едва начинало казаться, что ты определился с взаимным положением двух ориентиров, и ты отходил на другое место, все разом становилось иным. Точность карт оставляла желать лучшего, и суждение, вынесенное при сравнении указанного на карте и увиденного глазами, обычно оказывалось таким же неверным, как и сделанное на основе только виденного.
