Вихрь - Йожеф Дарваш
— Вот, возьмите, он ваш. — И старший сержант протянул председателю ключ.
Председатель невольно рассмеялся, вспомнив, как старший сержант раньше не раз вызывал его к себе и просил помочь ему достать то сена, то соломы…
— Бери, раз дают, — толкнул председателя в спину крестьянин, выполняющий в комиссии обязанности казначея.
Однако председатель, недоуменно уставившись на ключ, пробормотал на ломаном русском языке:
— Не понимай.
— Нет… нет… бери! — Старший сержант сунул ключ председателю прямо в руку.
— Ладно, раз уж так… Но что нам делать с этим ключом?
— Что делать? А что хотите, то и делайте… И замок, и парк — все это теперь принадлежит вам, так что переселяйтесь туда и живите… Ха-ха-ха!..
— Ха… ха-ха… — вторит сержанту председатель, поднимая голову, а сам думает: «Боже мой, если бы действительно посчастливилось жить в таком доме. Хотя бы недолго. Хоть бы недельку, хоть бы денек! А если бы год! В этом замке полсела уберется, но что делать с другой половиной? Если бы в округе еще два таких замка было…»
— Ты уже уезжаешь?
— Да… приказ пришел… Теперь вы тут останетесь, и земля, и дома, и деревья… все-все… Привет… Привет… — Старший сержант по очереди жал руки крестьянам. Подойдя к двери, сержант остановился, обернулся, словно хотел узнать, что эти люди думают о нем, каким они его считают. Ему очень хотелось услышать от них доброе слово, которое воодушевило бы его, согрело душу. Но крестьяне молча смотрели на него и ничего не говорили.
«Неужели я мало сделал для них?» — подумал старший сержант и, махнув рукой, вышел из зала.
Стало тихо.
С улицы доносился скрип повозок, косые лучи солнца заглядывали в окно.
— Вот он и уехал, — нарушил первым тишину казначей.
— Да, уехал, а ведь он был добрый человек, а? — заметил председатель и, найдя свою трубку, набил ее и закурил. Переводя взгляд с одного на другого, он осмотрел всех.
— Да кто же осмелится сказать, что он не добрый, — сказал казначей и уселся в кресло, стоявшее возле стены, но в тот же миг вскочил, упираясь рукой в пол, потому что кресло, оказавшееся без одной ножки, опрокинулось.
Односельчане залились смехом.
Они начали ощупывать паркет ногами, а стены, облицованные дубовыми плитками, — руками, осторожно стали проверять, насколько крепка деревянная лестница, — господ она выдерживала, а вот выдержит ли их, крестьян…
— Какие же мы все-таки свиньи, что на прощание не угостили русского! — вдруг воскликнул молчавший до сих пор крестьянин.
— Конечно, надо было бы…
— Один раз, еще зимой, сержант прислал за мной человека, чтобы я срочно зашел к нему, а то крестьяне отказываются копать сахарную свеклу. Зашел я к нему в небольшую комнату, он со мной поговорил, затем налил два стакана и предложил выпить, — объяснил председатель. Откинув решетку камина, он поковырял кочергой в куче пепла. «Кто знает… — подумал он про себя. — Где господа, там и деньги. Может, в пепле что спрятали!» Остальные молча смотрели на него, а затем разошлись по комнатам в надежде, что и они могут что-нибудь найти.
— Эй, люди. Я вас прошу ни к чему не притрагиваться. Посмотрите только, а потом мы все имущество перепишем и возьмем на учет! — крикнул председатель, отряхивая с рук приставший к ним пепел.
— Возьмем на учет? А зачем? Для кого? — спросил один из крестьян.
— Для кого? Я и сам не знаю! Да и помещик может еще вернуться. Правда, он большой мерзавец, но… — последние слова председатель проговорил почти шепотом, так как через открытую в соседнюю комнату дверь он что-то увидел на стене.
Через несколько минут все разбрелись по замку.
По домам разошлись под вечер. Шли молча. Шли и охали от усталости: в карманах у всех да и за пазухой что-то торчало. Короче говоря, они основательно нагрузились, но только не драгоценностями, не деньгами, а кое-чем другим: проводом, медью, оловянными трубочками, а один из них нес под полой пальто глазированную облицовочную плитку.
А вечером того же дня состоялось общее собрание кооператива.
В то время в селе функционировали четыре политические партии: независимая партия мелких хозяев, Венгерская коммунистическая партия, социал-демократическая партия и национальная крестьянская партия, которая только еще создавалась.
В помещении собрались представители четырех партий. Народу собралось столько, что разбить их по партиям было просто невозможно. Тут были молодые и пожилые, шутники и люди серьезные; одеты кто в чем: у кого на ногах сапоги, у кого — солдатские ботинки. Представители двух партий имели партийные значки: члены независимой партии мелких хозяев и коммунисты. Первые были в большинстве, коммунисты же отпугнули от себя многих заявлением, что они хотят создать колхоз. И сейчас кто-то громко кричал об этом. Собрание еще не началось, а шум стоял неимоверный.
— Значит… это, как его там… замок — это не колхоз?! — выкрикнул кто-то, видимо, из крестьянской партии. Вопрос прогремел как выстрел.
— Заткнись! — крикнули ему в ответ.
— Тихо!.. Начинаем собрание!
На сцене появился нотариус с лампой, которую он повесил на гвоздь, забитый в стену, кто-то втащил и поставил стол.
— Дайте стакан воды! — крикнула женщина, которая регулярно посещала каждое собрание, независимо от того, кто бы его ни проводил, так как надеялась, что ей, быть может, удастся хоть что-нибудь узнать о сыне, попавшем в плен, или о том, когда же наконец пленных распустят по домам.
— Воды? А палинки не хочешь? Ха-ха-ха… — захохотал кто-то из собравшихся, его поддержали другие.
На сцене тем временем уже появились двое: один — сидел, другой — стоял возле стола. Тот, что сидел, был баптистом и теперь выполнял обязанности сельского судьи. В руках он держал карандаш, на столе перед ним лежал лист бумаги. Того, что стоял, звали Йошка Тот. Это был председатель производственной комиссии. Опершись о стол двумя руками, он смотрел в зал на собравшихся там крестьян.
— Тише! Тише! — зашикали в зале.
— Кх, кх… — прокашливался без особой надобности оратор, раздумывая, с чего же именно начать выступление. Назвать собравшихся товарищами он не мог, так как здесь собрались не одни коммунисты. Назвать уважаемыми коллегами или же уважаемыми гражданами? И вдруг нашелся: — Уважаемое собрание! —
