Эмпузион - Ольга Токарчук
- У людей имеются свои фикции, и они верят в то, что согласовали сами с собой. Знаете ли, не может быть правдой, будто бы все является только так или по-другому. Это попросту помогает в навигации, в практике, туберкулез или сифилис, одно или другое, но вы лучше знаете, что большая часть нашего опыта не подлежит таким простым разделениям. – Тут он проникновенно поглядел на Войнича. – Я желаю уговорить вас, чтобы вы создали свою собственную фикцию, например такую: что вы являетесь совершенным.
То, что сказал Семпервайс, было одновременно и пугающим, и притягательным. Чувствуя бремя этой правды, Мечислав сгорбился на занимаемом ним металлическом табуретике, но было у него и желание подгонять каждое слово, которое исходило из уст доктора, чтобы оно побыстрее попадало в уши Войнича.
- Тааак, - произнес Семпервайс, растягивая слово. – В каждом из нас сидит чувство неполноценности, уверенность, будто бы нам чего-то не хватает, а все остальные этим владеют. В течение всей жизни мы обязаны с этим чувством неполноценности договариваться, преодолевать его илиже запрягать в повозку собственных амбиций и разрушительного стремления к совершенству. А вот что такое совершенство, разве кто-то знает?
- Вы же видите, что я – это не каждый. Я являюсь аномалией.
Войнич снял свитер со спины и надел его на себя.
После короткого молчания доктор продолжил:
- Вам следует относиться к ней, как к той небольшой хвори, что имеется в ваших легких, как к чему-то такому, с чем следует научиться жить и не допустить, чтобы оно нас разрушило. Это ведь космос тела. Здесь все может быть аномалией, которая через миг сделается преимуществом и позволит выиграть в гонке эволюции. Это всего лишь вопрос точки зрения.
- Я научился это скрывать. Этого никто не увидит. Только вы. И это – тайна. Вам эту тайну я могу открыть, поскольку вы спасаете мне жизнь. Но вы обязаны молчать. Мой отец не может узнать, что вы знаете. Никто не должен узнать, что вы знаете.
Доктор поудобнее сел в своем кресле. И сложил руки, словно собрался молиться.
- Видите ли, герр, фрау… Видите ли, видишь ли…, - путался Семпервайс, и внезапно на его лице появилась улыбка. Да что там – улыбка!
Он начал смеяться, а Войнич с изумлением глядел на него, поначалу насупившись, но от смеха доктора и ему сделалось как-то полегче.
- Как только вернусь из Хиршберга, мне следует провезти тебя на своем мерседесе. На своей мерседесе. Вроде как, вторая такая имеется в Пщине, у герцога, - сказал доктор, успокоившись.
Все это было мило, и теперь оба они расслабились, хотя Войнич все еще дрожал. Семпервайс сказал, что он ежедневно общается с несовершенством, и все это место является страной несовершенства, где попадаются искалеченные экземпляры, осужденные на постепенное уничтожение. После нескольких лет работы здесь он научился думать, что каждый человек, что всякий человеческий организм обладает точкой наименьшего сопротивления, слабейшим местом, собственно говоря, той самой знаменитой ахиллесовой пятой, и так выглядит закон жемчужины: как у моллюска раздражающая его песчинка нейтрализуется перламутровой массой, так что, в конце концов, рождается ценная для нас жемчужина, так и все линии развития нашей психики будут укладываться вокруг этого слабейшего места. Всякая аномалия, - утверждал Семпервайс (потому что он не желал использовать слова "отсутствие") – стимулирует особенную психическую активность, особенное развитие, она собирает их вокруг себя. Нас формирует не то, что в нас сильно, но именно аномалия, то, что слабо и неприемлемо.
- И если бы вы меня спросили, молодой человек, чем является душа, я бы ответил именно так: душа – это то, что в нас самое слабое. В твоих болезненных симптомах и заключена твоя душа.
Только Войнич не желал этого слушать.
- Всю вою жизнь я считал, будто бы необходимо концентрироваться на том, что сильно, что здорово, сильно. Так меня воспитывал отец. А тут вы мне говорите, будто бы душа – это помойка.
- Я не говорил "помойка". Поглядите на это с другой стороны. Вся наша культура выросла из чувства неполноценности, из всех тех неисполненных амбиций. А ведь на самом деле все наоборот: то, что в нас слабое, и дает нам силы. Эта постоянная компенсация слабости управляет всей нашей жизнью. У Демосфена был дефект речи, и как раз потому он стал величайшим оратором всех времен. Ненесмотря на это, но именно потому.
- Вы ошибаетесь, доктор. Культура – это стремление к совершенству, - пытался защищаться Войнич.
Только доктор Семпервайс был уверен в своем:
- Чувство неполноценности влияет на все жизнь, а в особенности – на мышление. Вы знали об этом? Поскольку мы не уверены в себе, то выдумываем очень стабильную, жесткую систему, которая могла бы удерживать нас в вертикальном положении. Которая бы упрощала ненужные, как нам кажестся, сложности. А величайшим упрощением является черно-белое мышление, основанное на простых антитезах. Вы понимаете, о чем я говорю? Разум устанавливает для себя набор резких противоположностей: черный – белый, день – ночь, верх – низ, женщина – мужчина, и вот они определяют все наше восприятие. Ничего в средине нет. Видимый таким образом мир становится ужасно проще, между этими полюсами можно легко плавать, легко устанавливать принципы поведения, а особенно легко становится оценивать других, лишь для себя самого, частенько, резервируя шик непонятности и неясности. Такой вид мышления защищет от какой-либо неуверенности, трах-бах – и все становится ясным, так или только так, и никакого третьего выхода нет. Аристотель или золотой телец. – В этом месте он рассмеялся настолько радостно, что Войнич почти что присоединился к нему. – Это защищает нас перед реальностью, которая сложена из множества очень тонких оттенков. Если кто-то думает, будто бы мир – это набор ярких противоположностей, такой человек болен. Я знаю, о чем говорю. Это очень сильная дисфункция.
- А каков же тогда мир?
- Смазанный, нерезкий, мерцающий, один раз такой, другой раз – иной, зависимый от точки зрения.
Войничу все это показалось слишком сложным, это было слишком далеким от него самого. Как было бы жить в таком мире? Как проектировать канализационные системы в городе Львове? На чем здесь следовало опереться? Во что верить? Он не понимал, о чем Семпервайс говорит. Ведь этот доктор уже несколько раз
