Эмпузион - Ольга Токарчук
Так что же Войнич узнал, прежде чем смог добраться поближе и отважиться отвернуть взгляд от ораторствующего Августа? А то, что это редкий мотив в живописи, практически не существующий. Что в православии это единственная известная подобная икона (относительно этого были согласны и Август, и Тило). Что в средние века этот мотив был популярен на Западе, но со временем он стал уходить а может его и убирали, из храмов. Что мотив этот связывается с легендой, в соответствии с которой, за семьдесят семь лет перед рождением Христа, пророк Аркос с горы Хорив увидел юную девушку необычной красоты, а потом ему приснился сон, в котором из ее тела вырастает дерево с красивыми плодами, но один из них – самый прекрасный. И сказал он той девице, что у нее будет замечательный потомок. Что сам Август оценил бы возраст иконы где-то на две сотни лет (Тило утверждал – что сто пятьдесят), по причине характерного оттенка фонового золота и способа рисования кистей рук, или ушей? – этого уже Войнич не понял. И так далее, и так далее…
Говоря по правде, икона произвела на Войнича довольно-таки гнетущее впечатление. Она была темной, сгущенной, как бы спутанной от тел трех женщин, которые переходили одно в другое, и из этой путаницы вырастали лишь окруженные нимбами головы. Здесь ему не хватало той классической серьезности, с которой пишутся иконы. В этой же было нечто драматичное, чрезмерное, несчастное. Мрак и золото. Прямые линии и завитушки. Золотым был фон, гравированным в какую-то запутанную гущу листьев и гибких стеблей. И на этом фоне была помещена группа персонажей – в центре Младенец в темно-красной одежке, маленький держащий крупное, дородное яблоко, которое было слишком розовым, словно бы вареным, а его Мать, собственно говоря, еще девочка, казалась бледной и изможденной, словно бы материнство превышало ее силы. Она, в свою очередь, сидела на коленях женщины, гораздо ее большей, достойной, с серьезным, зрелым лицом, всей в темно-синем и серебряном. Но и она казалась обессиленной. Эти три фигуры, сидящие друг у друга на коленях… имеется во всем этом нечто неприличное, - подумал Войнич, - некое преувеличение, граничащее с насмешкой. Да, представлял он себе, что найдется в конце концов такой зритель, который рассмеется в это учетверенное лицо этой своеобразной, запутанной груды тел, захохочет, вместо того, чтобы сохранить серьезность, свойственную кому-то, пришедшему в святилище. Правы были некоторые, говорящие, что эта странная икона никак не уместна в церкви, как по причине своей странной учетверенности, так и по причине той же Эмерентии, которая казалась настолько уродливой и страшной, даже подобной ведьме, которая вообще ничему не соответствовала и здесь очутилась случайно или же по причине злой шутки художника. Похоже, на нее никто не желал смотреть. Все глаза направлялись, скорее, на Дитя и его молоденькую Мать – с озабоченностью, а возможно, даже с нарождающимся желанием предоставить помощь и поддержку.
Войнич вздохнул. Все это казалось ему неэстетичным, буквально уродливым, шокирующим, но вместе с тем и провокационным – ничего удивительного, что картина порождала эмоции и занимала внимание лечащихся.
Наружу они вышли довольно-таки продрогнув. Стояло одно из тех осенних воскресений, довольно-таки прохладных. Из земли исходил интенсивный запах, который распирал ноздри и впадал в легкие, чтобы попялиться и там: А чего это у нас тут имеется? А дождемся ли мы зимы?
Ветер шевелил только лишь верхушки деревьев, и уже чувствовалось, что где-то, за горами, за лесами зима готова вот-вот начаться. Войничу вспомнились выставленные перед зданием пансионата лыжи, которые Раймунд собирался обработать специальной мазью, изготовленной из животного жира.
Поскольку по воскресеньям процедуры не проводились, все свернули на традиционный пешеходный маршрут и, вместо того, чтобы идти на полдник, зашли в кафе Zum Dreimädelhaus. Это было уютное заведение со стенами, выложенными дубовыми панелями, украшенными видами гор, оленей и охот. Здесь пахло кофе и горячим вином.
- А может рюмочку чего-нибудь покрепче?
Нынешний вид кафе Zum Dreimädelhaus
Вежливый официант с голубыми глазами сдвинул столики, и теперь они могли ораторствовать и дальше. Лишь бы они только слушали один другого. Слишком длительное пребывание в кафе было запрещено врачами по причине несвежего воздуха и густого дыма. Так что у всех имелось чувство вины, которое портило им вкус вполне даже хорошего местного пива.
Тило уселся рядом с Войничем и заказал себе вербену с медом. Сам Войнич был нерешителен, в конце концов, он заказал то же самое, что и остальные мужчины, то есть пиво, хотя особо его и не любил.
- Ты на кладбище был? – спросил его вполголоса Тило.
Войнич без особого внимания кивнул, читая меню, особое внимание посвящая разделу "десерты".
Тило ожидающе поглядел на него.
- Видел?
Мечислав не понял. Он понятия не имел, что Тило имеет в виду.
- Что видел?
Тило глянул куда-то в потолок с явным раздражением.
- Ничего ты не видел, - только и заявил он.
Они занялись пивом и дрожжевыми булочками с квашеной капустой.
- Нет ли у тебя впечатления, - спросил Тило, склонившись к Войничу, почти касаясь своим лицом его воротника, - что все нам здесь путается? Мы не помним, что говорили в предыдущий день, и на чем закончили? И на чьей стороне выступали, кто был нашим противником, а кто союзником в разговоре?
Войнич, которого этот вопрос застал врасплох, задумался. Ну да, Тило былправ. До сих пор Мечиславу казалось, что все это проблема нового места и избытка впечатлений, переполненного обязанностями дня – и потому-то нет времени на то, чтобы спокойно все обдумать.
- В моем случае, это может быть проблемой с акклиматизацией… - с надеждой ответил он.
- Да нет же, мы здесь уже несколько месяцев, - не согласился Тило. – Здесь ты впадаешь в странное состояние мыслей.
На это Войнич уже ничего не сказал. Когда официант нес на подносе бокалы с пивом и чайничек с чаем, искусно лавируя между столиками, Тило отозвался шепотом:
- Гляди, все это когда-нибудь будет забыто, все. Посмотри, все это исчезнет.
В кафе зашла какая-то веселая компания. Шум нарастал, подавляя индивидуальные разговоры. Он заглушил даже герра Августа. Чтобы тебя услышали, следовало повысить голос. Поэтому они направились к выходу.
Возвращаясь в пансионат, все уже чувствовали первые признаки пополуденного голода. Смеркалось, близилось
