Эмпузион - Ольга Токарчук
Церковь, куда он выбрался через пару дней в компании жильцов пансионата, оказалось на удивление маленькой, величиной с часовню, и потому она показалась Войничу уютной (аппетитной!), хотя стены были оставлены голыми, деревянными, ничем не украшенными. А ведь он был привычен к совершенно другим церквям – цветастым, даже пестрым, выложенным ковриками и иконами, радостным. Те церкви у него в Галиции были деревенскими, крестьянскими; Лонгин Лукас наверняка бы сказал, что детскими, поскольку в них был слышен ярмарочный вкус. Вышивки в рамочках, цветы, сделанные из окрашенной папиросной бумаги, коврики, бумажные же гирлянды – все это он помнил по церкви в Глинной. Эта же церквушка показалась ему элегантной и экзотичной. Наемный силезский архитектор пытался приспособить церковь к судетской архитектуре, потому она выглядела так странно – вот если бы когда-нибудь их религиозного столпотворения Европы должно было бы проявиться прусское православие, то данный объект мог бы служить его первым архитектурным воплощением.
Церковь Михаила Архангела в Гёрберсдорфе (ныне Соколовско)
Мечислав узнал, что церковь построил один богатый российский пациент для своих земляков, чтобы им было где помолиться по ходу лечения. Теперь они могли это делать в недавно завершенном здании, которое, несмотря на красивые новые стены из кирпича, выглядело каким-то старым. Только лишь в средине посетитель ориентировался, что пространство небольшое – быть может, даже слишком маленькое длявсе нараставших волн православных больных. Правда, и протестантский приход в Гёрберсдорфе был не очень-то большим, словно бы отрицая принцип, что как тревога, так и до Бога.
Чтобы как можно лучше приготовить интерьер к его сакральным функциям, богатый меценат нанял художника, который приехал неизвестно откуда, но тут же завязал роман с какой-то лечащейся, и они вместе сбежали подальше от ревнивого мужа, оставляя голые стены. Весьма быстро оказалось и то, что упомянутый благодетель после кончины своей больной жены утратил сердце к Гёрберсдорфу и забрал вложенные средства, говоря Богу: поздно, дело уже не актуально. Во всяком случае, этому небольшому строению постоянно сопутствовал какой-нибудь скандал или скандальчик – то неприлично богатый основатель, то ни чему не соответствующее чудачество, то упомянутый уже художник; теперь же все рассказывали друг другу про икону, приобретенную и переданную церкви кем-то инкогнито, и что эта икона, якобы, обладала огромной художественной ценностью, по причине чего долго раздумывали, то ли вообще не закрывать церковь на мощные засовы, то ли наоборот, не окружить ли ее более серьезной охраной. Икона, вроде как, не была подарком, кто-то передал эту странную икону на хранение, так что считалось светской обязанностью отправиться туда в воскресенье, чтобы в очередной раз продискутировать вопрос Эмеренции.
Герр Август, бесчувственный к архитектуре самой церковки, уверенным шагом сразу же направился под левую сторону возле иконостаса, где высоко над головами зрителей висела та самая знаменитая икона, изображающая Святую Эмерентию, и небрежно указал на нее тростью.
То, что изображает икона, лучше всего увидеть глазами Войнича, которые ведь невинны:
Женщина с младенцем сидит на коленях другой женщины, чуть большей, солидной, вкирпичного цвета платье, с рукой, поднятой словно бы для поздравления. Но и она сидит на коленях еще более крупной женщины. У той темное, морщинистое лицо и пронзительный взгляд. Женщина слегка расставляет руки, так что ее темный, практически черный плащ, покрывает две меньшие фигуры и младенца. Подбой плаща темно-синий, на нем видны звезды, Солнце и Луна. Фоном для этого широко распахнутого плаща является золото, вековечный свет, luxperpetua. Лица Марии и Младенца написаны розоватой краской, они свежие и живые, смело глядят на зрителя; кажется, будто бы Младенец вообщеему подмигивает. Лицо Анны, несколько более смуглое, отмечено напряжением, словно бы во всей этой ситуации она чувствовала угрозу или боялась сказать слишком много. Эмерентия выглядит страдающей, художник с помощью тоненькой кисточки покрыл ее мелкими морщинками, из-за чего она кажется какой-то растительной.
Конечно же, найти икону со святой Эмерентией было невозможно (скорее всего, это изобретение Ольги Токарчук). Даже имя матери Девы Марии в канонических евангелиях не указано, оно упоминается в некоторых апокрифических евангелиях и Золотой Легенде Якоба де Воражина. Эмерентия - имя, данное бабушке Марии, матери Иисуса, в некоторых европейских традициях и искусстве конца 15 века. Данная скульптура создана в Германии в 1515-1530 годах. (А вот в Википедии, в статье о святой Анне указано: по Димитрию Ростовскому: отец Анны, священник Матфан, был женат на женщине по имени Мария из колена Иудина, родом из Вифлеема, и имел трёх дочерей:Марию, Совию и собственно Анну). В православной традиции святой Эмерентии (Эмеренции) нет.
Войничу показалось, что во взгляде морщинистой пожилой женщины было нечто неприятное.
- Брр… - отозвался герр Август, - видите? Прочтите, кто умеет, что там написано. Ясное дело, что никакая не Святая Эмерентия, это западное имя, но Панагия, Пресвятая12. Прабабка Спасителя, Сать святой Анны, бабка Марии. Женская линия. Весьма часто картины, представляющие подобным образом генеалогию Христа, называют Святая Анна Самочетвертая.
- Никогда с такой святой не встречался, - удивился Лукас, слегка возмущенный, но не собственным незнанием, но миром, который не открыл ему такого персонажа.
Тило, присевший на единственном здесь стуле, явно не предназначенном для верующих, отозвался, обращаясь, в основном, к Войничу:
- Мне это знакомо. Во фламандской живописи из тела стоящей на коленях Эмерентии вырастает дерево с фигурой Анны, держащей в объятиях дочку, а из сердца Марии вырастает дерево с единственным на нем цветком, Младенцем Иисусом.
Войнич кивнул. Ему внезапно вспомнилось, как Глицерия забирала его в деревне в церковь, только до конца службы достоять ему никогда не удалось. Ноги отказывались слушаться, а от избытка впечатлений его охватывала непреодолимая сонливость. Глицерия выносила его, спящего, а потом отец ее укорял.
- А каково ваше впечатление от этого странного изображения? – неожиданно услышал Войнич вопрошающий голос Августа.
- У меня?... – спросил он, вырванный из задумчивости. – Нет, нет, я не думал. Икона очень… - он подыскивал слова, которые не сильно скомпрометировали бы его в глазах Августа, - очень выразительная.
И тут же началось пояснение, цитирование и поучение. Ладони герра Августа, сложенные словно для молитвы, на самом деле становились орудием для клевания, они были суперклювом, которым Август, словно дятел, вырубал в головах слушателей ровные дорожки знания, тракты понимания, базовые пути эрудиции.
