Эмпузион - Ольга Токарчук
- Я понимаю тебя, - сказал Войнич и положил кисть в перчатке на кисть Тило, тоже в перчатке.
- Ты такое странное существо, совершенно ни о чем не догадывающееся, невинное… - Тило с интересом поглядел на Мечислава. – Даже и не знаю, кто ты такой. Откуда ты взялся?
- Из Львова. Нас разводят в теплицах, - пошутил Войнич, а Тило долго и от всего сердца смеялся.
Повозка проехала через деревню и, наконец, остановилась перед воротами в храм, за которым находилось кладбище. Отсюда расстилался вид на волнистое, прекрасное и наполненное радостью плоскогорье. Где-то низу находился Вальденбург.
На растянутых между каменными надгробиями паутинах висели капельки воды; воздух принял цвет токая, которым они вчера лакомились, и на вкус он был таким же – живительным. Тило шел первым, медленно, опираясь на старомодной трости. Ни прошли мимо свежей могилы супруги Опитца, а потом с главной аллейки сошли на траву, которая до сих пор была острой и упругой, словно бы и не ожидала близящейся зимы. Тило часто останавливался и тяжело дышал, при этом поглядывая на Войнича с извинениями.
Они остановились перед небольшим кладбищенским кварталом в самом дальнем углу, практически на склоне. Это была самая старая часть кладбища. Могилы были распланированы так же, как и везде, ровными рядами, только порядок, похоже, довольно быстро вышел из-под контроля, так что теперь здесь существовало много резко закрученных тропок или тупиков, у надгробий было мало чего стилистически общего. Одни были менее, другие более богатыми, встречались надгробья, которые тянулись к небу, а были и приземистые, на некоторых были кресты, а другие памятники давали понять, что лежащие под ними покойники были издалека, и что они не дадут так быстро подчиниться обязательным здесь кладбищенским правилам. Тило уверенным шагом провел Войнича к задним воротам, туда, где за стеной расстилались порыжевшие горные луга.
Войнич вопросительно поглядел на товарища.
- Присмотрись к этим могилам. И научись, наконец-то видеть, - уговаривал Тило.
Ну ладно – Войнич прошел среди могил, и первое, что он увидел, это, естественно, фамилии, которые вовсе не очень-то отличались от тех, что находились в главной части кладбища: Фишер, Опитц, Клюге, Тильх, одни мужчины, чаще всего, молодые; Войнич про себя считал разницу между датами рождения и смерти, и у него никогда не выходило больше сорока лет. Мечислав вопросительно глянул на Тило и вновь на надгробия. Имя, фамилия, даты рождения и смерти. А чаще всего – только смерти. И еще кое-что. В месте под фамилией и датами всегда помещают какие-нибудь слова: выражения печали или сожаления, призывы, цитаты… А здесь – нет. На всех этих надгробиях было только лишь несколько маленьких буквочек, складывающихся в надпись, практически невидимую: "Wehmir, o weh!". Мечислав не знал, что она означает. Он считал, что имеет право не знать этих слов по-немецки, ведь на уроках редко когда изучают кладбищенские надписи13. У него была какая-то неясная ассоциация со стихами, только не знал, что бы это могло быть. Фраза из какой-то баллады? Они дошли уже до конца, до кладбищенской стены, где вздымался более крупный и богатый памятник с бросающейся в глаза, довольно-таки свежей надписью: "Рудольф Опитц, 1889 – 1908".
- Брат, - прокомментировал Тило. – Девятнадцатилетний.
Тило повернулся и направился к выходу. Войнич бросил последний взгляд на каменные надгробия.
Rudolf Opitz
21 Sep.1889 11 Nov.1908
Wehmir, o weh!
Только лишь сейчас он увидел полный вид того, на что глядел, не осознавая. Nov., November. Ноябрь. Эти три буквы, "Nov.", были вырезаны на всех могильных камнях в этом квартале. Все эти люди умерли в ноябре.
- Тило! – закричал он, потому что ему еще хотелось удостовериться, но тот уже уселся в повозку и прикрыл колени пледом.
Войнич побежал к нему, чувствуя, что в мозгу у него появилось пустое место, которое нужно будет заполнить, в противном случае, это не даст ему покоя.
Они опоздали, так что санитар Шварц, выдающий одеяла в террасе для лежания, укоряющее поглядел на них. Парни заняли два крайних лежака на верхней террасе, откуда расстилался ошеломительный вид на оранжево-зеленые склоны гор. С помощью Шварца они окутались одеялами, хотя и не было прохладно. Уставший Тило сразу же погрузился в дремоту, Войнич же постепенно собирал мысли, как он это любил: систематично и – можно было бы сказать – аппетитно. Это было таким вот способом мышления, он был ни хладнокровный, ни упорядоченный, который походил на игру, и с таким мышлением должно было быть приятно и комфортно. Так что Войнич представил весь Гёрберсдорф как сказку – сказку, действие которой происходит на картинке, украшающей коробку от пряников. Здесь можно было подумать обо всем, не боясь, что в последствии увидишь что-нибудь неприятное, что нельзя воспринять. Эта забава Войнича в чем-то походила на составление гербария: засушивание всякого испытания, вклеивание его в коллекцию и рассмотрение его в качестве образца. Что-то должно здесь происходить в ноябре, наверное, это некий вид опасных спортивных состязаний. Он представил лыжников, как те съезжают по разноцветным листьям по крутым аллеям. А потом прыгунов, которые с помощью лиан перескакивают с дерева на дерево словно Пан Плясун. Или, опять же, мускулистых пловцов, которые, раздевшись почти донага, скачут вниз головой в пруд. Нужно будет спросить у Опитца, а лучше всего, доктора Семпервайса, тот будет знать лучше. Да, так он и сделает, ведь, похоже, для Тило это очень важно. Он сделает это ради него. Войнич представил, как они оба катаются по замершему пруду на коньках. У Тило развевается шарфик, на нем же самом шапка с помпоном. Тут Мечислав почувствовал страшную усталость и открыл глаза. Он увидел, что Тило спокойно спит, потому взгляд Войнича переместился п железным решеткам ограды в ту часть террасы, где лежали
