Катехон - Сухбат Афлатуни
Она помотала головой:
– Только комменты.
– Да, он копирует их, – усмехнулся, повертел чашку. – Ты не могла туда зайти. Там сильная защита.
Она посмотрела на него. Вода продолжала стучать в раковину. Позже он объяснит почему: боялся прослушки. А так – шум… Позже он многое ей объяснит. И всё, что было хоть как-то понятным, станет окончательно темным.
79
Дальше две страницы идут фрагменты записей Сожженного.
«Вопрос о мигрантах как вопрос живописный, колористический. Какие цвета будут вскоре преобладать в Европе? Какие краски?
Белила? Охра? Марс коричневый?
В одном комменте его назвали расистом. Это слишком громко и потому неверно. Он не верит в превосходство одной расы над другой. Он вообще не верит в расы. Только в кожу. В эту первую и последнюю одежду человека. В эту самую видимую, обоняемую и осязаемую часть его сущности.
Любовь к другому начинается с кожи. С тонкой и светящейся на щеках. Со слегка сморщенной – на веках. С исчерканной бороздками – на ладонях.
Но он не против других оттенков кожи.
Он против будущего.
Будущего как тихого и уютного самоубийства белой Европы. Германской ее основы; белый цвет кожи привнесли именно они. Даже римлян он немного раздражал: их колористическая гамма тяготела к охристым, золотистым тонам. В начале пятого века святой Иероним с отвращением упоминал о придворном, “чьи русые волосы и бледность кожи выдают его происхождение”. Да, германское.
Через пару столетий после Иеронима ни бледный цвет кожи, ни русые волосы не будут никого удивлять. Сама Италия посветлеет, особенно на севере: потрудятся и лангобарды, и франки, другие германские племена. За волной германцев накатит волна славян. Германских и славянских белил хватит осветлить и мадьяров, и евреев, которые почти ни с кем не смешивались. Даже турок, заполнивших собой Восточную Европу, удастся немного обесцветить и обледнить…»
Дальше идет небольшой пробел: она решила пропустить то, что он пишет о турках.
«К началу двадцатого века белый цвет растекся по планете. Смуглея по мере отдаления от Европы и от Штатов, ставших вторым хранилищем всех оттенков бледного. До какого-то времени.
Расизм возникает тогда, когда с ресурсами белой краски возникают проблемы. Когда белые мужчины и женщины всё больше перебираются из деревень в города и теряют вкус к производству потомства – как это когда-то было с римлянами. Уже Руссо писал, что француженки начинают тяготиться материнством и “хотят, чтобы работа оставалась бесполезною – для того, чтобы постоянно начинать ее сызнова”. Сноска: “бесполезная работа” – акт, не ведущий к зачатию.
Началось это, конечно, еще раньше. Первые шаги, первые такты увертюры расизма. Шекспир, “Отелло”.
“Опомнитесь, дружок. / Наденьте плащ. Как раз сейчас, быть может, / Сию минуту черный злой баран / Бесчестит вашу белую овечку”.
Первый алармизм, первый ужас перед “черными злыми баранами”. “Спешите! Мигом! Надо бить в набат”.
Кто это так беспокоится и суетится посреди спящей Венеции?
Яго. Имя, кстати, происходит от “Иаков”. Да, тот самый патриарх, родоначальник двенадцати колен.
Яго – псевдо-Иаков, борющийся за этническую чистоту “колен Израилевых”. Вряд ли Шекспир об этом думал; за него об этом подумала его гениальность (варианты: недолеченный сифилис, лондонские миазмы).
“Храпящих горожан будить. Иначе / Вас дедушкою сделают. Живей!”
Но это были пока только одинокие крики на пустой венецианской улице. Горожане продолжают похрапывать. Нет, их сон не был спокоен. Войны, эпидемии, революции, снова войны. Но опасения за чистоту расы вряд ли значились в числе причин, способных вытряхнуть европейца из нагретой постели. В которой к тому же он продолжал регулярно зачинать новых белокожих ребят обоего пола. Невзирая на войны, революции и укусы постельных клопов.
Какое-то время Европе хватало самой себя.
Менее чем через три столетия всё изменилось. Нет, белый европеец (американец, канадец, бур) всё так же спокойно посапывал во сне. Даже спокойнее. Эпидемий, войн и даже клопов становилось меньше. Но сны его становились всё тревожнее.
Особенно расовые сновидения. Они были то жгуче-эротическими, вроде “Похотливого турка”, 1828-й, с похищением английской девицы пиратом-мавром и заключением ее в гарем… То жгуче-кошмарными вроде фолианта “Рабство в отношении негров, или африканской расы, украшенное гравюрами”, 1843-й, где описывалась деградация, ожидавшая белую расу при смешении с черной… То кошмары и эротика как-то смешивались, черные тела сваливались в одну кучу с белыми, мелькали спины, икры, курчавые затылки… И какой-нибудь герр профессор, проснувшись, таращился в потолок, шевелил губами и отирал платочком лоб.
Да, пока эта зыбкая ночная ересь распространялась größtenteils[39] среди тихих и почтенных профессоров, литераторов и других служителей духа. Они первыми почувствовали, осмыслили, домыслили и забеспокоились. Подвели под свою ночную тревогу теоретическую базу. Создали учение о разных расах и поверили в него. Это учение не освобождало от темнокожих кошмаров, но как-то объясняло их.
Беда была даже не в том, что они были расистами. Они были плохими расистами.
Начав с разговора о разных цветах кожи, они как-то быстро свернули на самих себя, выделив себя в какую-то особую великую расу. Цвет кожи уже не имел значения, не играл роли, не принимался во внимание. Мало ли кто может быть белокож? Ашкеназские евреи. Славяне. Ехать с ними в одном расовом вагоне служителям духа не хотелось. Herr Schaffner, bitte[40], проводите их в другой.
Было ли это ошибкой? Это было хуже, чем ошибкой. Ошибку можно исправить. Зачеркнуть красной ручкой, написать наверху правильный вариант.
Две мировые войны, обескровившие белую карту Европы, исправить невозможно.
Слишком патетически? Отредактируйте сами, смикшируйте звук… Теперь лучше?»
Экфрасис № 10
«Плакат времен Первой мировой. Двое бегущих мужчин. На убегающем – тулупчик, заплатанные штаны и вольная фантазия на тему лаптей. Догоняющий – в форме офицера.
Der Iwan soll zur Badanstalt,
Da sträubt er sich mit aller Gewalt.
Er will den Tod der Läuse nicht,
Schnell reißt er aus mit bleichem Gesicht.
Der Bademeister holt ihn bald ein,
Kaput mussen alle Läuse sein!
Panje German, mir ist klar,
Du bist und bleibst doch ein Barbar!»
Сожженный оставил это без перевода. Она переведет, ей несложно. Без рифм и размера, этих пережитков старой литературы.
Иван должен идти в баню,
Но противится изо всех сил.
Не желает смерти вшей
И выбегает с бледным лицом.
Вскоре его догоняет
