Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Но тут я, други, немного забегаю вперёд… Это с одной стороны мы дома сидим и попиваем чаёчек у телеэрана, а с другой мы, конечно же, едем — и не без отвязного водилы — чтобы сложился такой алгоритм-ритуал тоже нужны определённые старания, подхлёстываемая переживаниями инициатива… Удалось разбудить её плоть и завоевать доверие, и теперь уже почитай что нет табу — можно выделывать такое, о чём раньше не дозволялось и мечтать. Как бенефактор-драйвер не скажу, что идеал так легко и быстро (или всё же нелегко и небыстро?) достижим, но уже происходят правильные вещи, чистые. Внешность и интеллект вашей возлюбленной не имеют смысла, остаются только тактильные (и/или сверхтактильные?) — дух плоти или плоть духа — экстатический танец, трансовый контакт… Рука в руке, сцепленье пальцев — её потная ладошка крепко сжата в ладони моей — как будто человечий «союз вековой»… И больше ни в чём мне не чудится всепрощение — оно рождается только лишь в этом действительно самом интимном акте — сотворчества и единения — со-кровение — ведь в идеале должен зародиться новый человек, в котором соединятся оба ваши «я»…
Естественно, не все эксперименты были удачны и вина сама собой (мной и ею) приписывалась мне. Например, прежде чем найти вышеобрисованную сверхскоростную позу, много раз пытался овладеть ею сзади, поставив ее (вернее приподняв — ведь всё-это на диване) на четвереньки, а сам стоя на коленях… Из нижней постоянно выскальзывает, а в верхнюю достать-впихнуть никак невозможно (если только как в порнухе не вставать в полную раскорячку — но это лучше на полу). Потом мы пришли к простому решению — она поворачивается набок, а я уже выбираю сам, кого порадовать, себя или ее… (Долгое время шла на всяческие уловки, только б избежать анального секса — это была как бы борьба (элемент насилия) или игра (кто кого перехитрит) — подвижки пошли благодаря тому, что я сначала делал ее в обычном варианте, а «так» уже шло как бонус.) В таком положении, как вы знаете, ощущения совсем иные — «более тесные», и однажды утром я сам ошибся — излил своё обильное семя глубоко в ее лоно. Она, конечно, ругалась, а я ходил в аптеку за постинором — как когда-то за пластырем…
В «Домострое» записано, что муж отвечает за поступки жены своей и должен учить её. Чему я могу научить? Да сами понимаете, многому…
Во-первых, меня всегда раздражал её автоответчик — абсолютно бесцветный вокал: «Здравствуйте. Вы набрали номер…» — бьюсь об заклад, она просто один-в-один прочитала то, что было в инструкции. Пришлось (не без бурных дебатов, конечно) подкорректировать: «Я не могу сейчас подойти, потому что жарю картофель (или всё-таки лучше мясо?) для Лёшечки (нет — моего гениального руководителя О. Шепелёва!), а он трахает меня в попу» — но очень скоро автомат, не выдержав того, отказался. Во-вторых…
Сначала даже пытался учить с ней уроки — вместе вслух читали, то что ей задали «по лит-ре» (особенно помню «12» Блока), обсуждали… затем я спрашивал у неё что-нибудь «по музыке» (особенно про Карла Орфа) — мечта-моя-идиллия!.. Потом мы как-то незаметно скатились к более интересующей её тематике — перемыли кости всем знакомым и людям из ящика (давно я заметил: ничто так не сближает, как сие вдвоём-объединение- против-остальных), проанализировали чуть не все матерные слова и выражения нашего поистине богатейшего языка (вывод: главная функция нашего русскаго — не коммуникация и не называние и т. п., а попросту творчество!), перейдя даже на весьма своеобразную и раритетную идиоматику… Иной раз друг другу поражаясь — откуда ты это отковырнул(а)?! — или вообще автоматизму (на вопрос «В чём дело?» она стабильно отвечала: «Собака набздела», а от меня она услышала слово «говноед»…). Я решил научить её словотворчеству, начав с примитивных примеров с корнями-приставками — своего рода словесный конструктор — берём все эти коно-, кодло-, говно-, долбо-, пидо- и т. д., смешиваем их и произвольно соединяем в речи… «Так любого сразу опустишь!» — возрадовалась она, разразившись первой очередью довольно неуклюжих пока произведений… Высшие достижение её творческой мысли явилось сразу же — для литературного примера я упомянул Скотопригоньевск, а она сразу переиначила: Кодлопрофанск! Я долго удыхал и мне рисовались весьма радужные перспективы этой первой в мире ОЗ-девочки — ОФ, помнится, всё твердил, что вот где бы ему взять девочку лет трёх на воспитание… и не сия же педагогическая идея фикс влекла (и влечёт?) меня к Инночке?..
Вообще в обиходе всё было до слащавости плюшево-обмишуткано — Лёшечка, чаёчек, ложечка, сахарочек, немножечко и прочая-до-неприличия! Мне уже казалось, что мы всё больше превращались в супружескую пару, и меня это в основном радовало — всё-таки удобный образ жизни. Всякие мелочи…
Но самое интересное начиналось ровно в девять часов, когда начиналась программа «Время» — я тут же подскакивал на диване, расстёгивая ширинку, быстро выпрастывал его и начинал мастурбировать, дёргаясь, суча ногами, извиваясь, распуская слюну, посылая воздушные поцелуи и профанистически-сладострастно выкрикивая: «Катенька моя, уть-уть-уть!». Она закатывалась со смеху, провозглашая: «Глупой! Ну, блять, глупо-ой!», била по лицу, по рукам или вовсе скидывала меня ногой с дивана. Тогда я, не прекращая непристойных манипуляций и выкриков, устремлялся ползком к телевизору, потом начинал заподпрыгивать на него, пытаясь попасть в экран гениталиями — она кидалась подушками и всякой дребеденью, отключала телевизор…
Как-то, завидев заставку, я уже изготовился к своим обычным экзерсисам, но каково же было моё изумление, когда вместо Катеньки-уть-уть появился какой-то мужик кавказско-южной наружности, а Зельцер, удыхая, задрыгалась, теребя себе промежность и грудь, приторно-блядски восклицая: «Ашотик Набалдян, е-э, уть-уть!» — я чуть не расплакался!
Однако, обычно всё-это кончалось тем, что мой эрегированный устремлялся ей в ротовую полость — что было довольно проблематично, поскольку она не имела привычки, то есть не любила и не умела сосать — но я рассуждал со своей колокольни: ждать до ночи ещё очень долго, и раз уж она вот рядом (а трахнуть себя днём она не даст — будет отбиваться, придётся долго бороться, сдирать одежду), и раз я сейчас в фаворе, не стоит отказывать себе в невиннейшем пероральном удовольствии — главное дело запихнуть ей в ротик, тут уж инстинкты возьмут своё, и она не отвертится!
Как я не рекламировал ей «большую вкузтную сосульку», она решительно отказывалась добровольно сместиться к талии и с радостью принять её за щеку — тогда начиналась возня с поцелуями и перебранкой, в результате чего я изловчался и наползал на неё пупком, и она уж сама не понимала, как так случилось, что давится оттого, что какая-то штуковина упирается ей прямо в гланды. Она стеснялась и мало что могла и хотела сделать, я пытался учить её и брал инициативу в свои руки, она отплёвывалась, перхалась и чуть ли не задыхалась — глотать обильную смесь смазки со слюной она категорически не хотела. Тогда я посоветовал ей не стесняться и то и дело хорошенько плеваться — прямо мне на гениальный пупочек. Это немного помогало. Я контролировал и стимулировал её движения, намотав волосы на руки, давая профилактические передышки, но не давая оторваться насовсем — это всё равно походило на насилие. «Жёстче, доченька, жёстче!» — только и требовал я — «Но я и так уже зубами — тебе же больно!» — лепетала она, кое-как оторвавшись. — «Нет, — гордо заявлял я, — давай, стисни пожёстче!» Она делала, а я опять был недоволен: «Давай со всей силы!» Она отказывалась, говорила, что не может, потому что ей меня жалко! Такое слюнявство могло продолжаться весьма долго, ей надоедало и даже мне. Тогда я наваливался на неё и, представляя, что работаю совсем в другом отверстии — очень расхлябанном и с какими-то зубами — невзирая на то, что она захлёбывается-задыхается, начинал трахать что есть мочи — через минуту я кончал — почему-то всегда с ехидно-брутальным смешком — она давилась, тут же вырывалась, вся морщилась, словно она невинная девочка и с ней сотворили что-то недостойное, сплёвывала всё в руку и бежала в ванную. Когда я брызгал ей на лицо и волосы, она тоже выглядела смешной и обиженной, и как назло тут же кто-нибудь приходил. Она снимала майку, вытиралась, бежала в ванную умываться, а я разглаживал пятна на постели и шёл открывать. Потом, разговаривая со Шреком или Кротковичем, я замечал в её волосах мутную капельку и незаметно показывал ей, ухмыляясь. Она нервничала, но тоже лукаво улыбалась.
Она также придумала плеваться не на пупок (потому что это «некультурно»), а в бокал, который всегда был под рукой — обычно он стоял на тумбочке у дивана — она пила «чаёчек», а «Лёшечка», конечно, не успел его отнести. Раз она наплевала обильно (ещё, по-моему, в остатки чая), тут позвонили в дверь, она дёрнулась, но я как раз её форсировал — она поперхнулась, сморщилась чуть ли не до слёз, сплюнула всё в бокал, вытерла об меня рот (нашла способ отмстить — пачкать мою одежду) и пошла открывать. Пришёл Кроткович, всё крутился в этой комнате — кажется, ремонтировал центр — что-то говоря, он машинально взял с тумбочки бокал, понюхал и изготовился выпить, на что Зельцер истерически завопила: «Нет, не пей!» Я весь удох, а бедный Псих долго недоумевал и допытывался, что там такое.
