Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Но это всё суть семечки, а настоящим символом этого периода и его, если угодно, проклятьем, стала сова.
Сначала я пытался видеть хорошее и в ней — всё-таки раритет, можно похвалиться гостям, даже специально сфотографировался с ней на голове. Но не долгое времечко потребовалось, чтобы прозреть ея мерзостный карахтер (когда я рассказывал о ней ОФ, он всячески потешался — мол, я о какой-то птице говорю, как о человеке, видя в её поступках какой-то умысел!) и, можно сказать, во всех смыслах пострадать от когтей её. Судите сами: я её не трогал, она же с завидным упорством и постоянством вела свою подрывную тлетворную деятельность — только приходишь на кухню, как она активизируется, начинает кричать (очень мерзко), перескакивать с место на место, а потом и кружить над тобой, пока наконец-то не изловчится схватиться за ваш скальп — когда это скальп Шрека или Кротковича, это весьма, конечно, весело, но когти у неё, скажу я вам, немягкие… Причём она не реагировала на Эльку, а приставала только к тем, кого «не любит» — особенно, к вящему удовольствию хозяйки, она невзлюбила Шрека. Ну, понятно, в отсутствие прочих персонажей, меня. Из-за неоднократной непрерывной повторяемости подобных контактов меня, естественно, это очень раздражало, я сам стал относиться к ней враждебно, просил Зельцера присматривать за ней или даже изгонять её на время трапезы из кухни… Она же объявила, что я сам провоцирую бедное животное. По её совету я стал вести себя тише воды, ниже травы, не обращать на птичку никакого внимания и даже, когда мы оставались вдвоём, всегда старался находиться в той комнате, где её нет… Через несколько минут я слышал (не сразу, конечно, научился их слушать) по полу когтистые шажки — эта тварина, прячась и крадясь, сама подбиралась ко мне и начинала атаковать снизу — уже безо всяких кругов и прочих маневров, благодаря которым можно было списать её поведение на то, что «она волнуется», что я что-то сделал ей и т. п. Причём если в разгар такой баталии возвращалась Эльмира, то это богомерзкое лицемерное существо сразу картинно изображало свою полную пассивность и отрешённость — как я и Алёша, сложив ручки на коленках! Я пытался жаловаться, но мне никто верил, тут же следовали упрёки, что я бесчувственный эгоист, не люблю животных, забочусь лишь о своей утробе и меня душит жаба за отдаваемое бедному птенцу мясо, сам веду себя небезупречно, а сваливаю всё на тварь (вот и я о чём — тварина бляцкая!) бессловесную, и как мне не совестно, и в крайнем случае мог бы потерпеть, она всё же не понимает… Как же, не понимает! Иногда она совсем меня донимала продолжительностью атак (а Зельцер посмеивалась и чуть ли не поощряла) или добивала их эффективностью — вцеплялась так, что оставались шрамы — и я вскакивал, швырялся в неё чем-нибудь со стола, орал, что убью эту тварь! Зельцер поднимала скандал, грудью вставала на защиту, тоже хватала что-нибудь и обещалась, если я к ней прикоснусь, тоже прибегнуть к силе. Лучше уж терпеть, скрипя зубами, думал я.
В зале она вела себя сходным образом — но почему-то только когда выключали свет (и обычно начинали…) или только когда только рассветало (и обычно я просыпался и начинал…) — она, воинственно заверещав, налетала, пикировала на меня из недоступного обзору места (чаще всего со шкафа) и хватала, как Айзека, за голову, вереща и махая крыльями. Пока я отбивался, просыпалась Эльмира и, увидев у меня в руках свою любимицу, тут же «отбивала» её, заодно и отбивая (у себя — не у меня, конечно, но один я не могу) желание к тихим утренним постельным радостям. Кроме того, всё везде было обильно уделано её белым смрадным помётом — в основном доставалось моей одежде поскольку она, в отличие от Эльмириной, была не старой (валяющейся на полу — «в стиралку») и не новой, хранившейся в шкафу — как вы догадались, единственной.
Не подумайте, я пишу обо всём этом (о сове и вообще) не из-за каких-то там полубредовых, параноидально-алкогольных инсинуаций по поводу совы, собаки, собаки-2 (вы ещё её увидите!) и их малохольной хозяюшки — я, находясь в кристально трезвом уме и зеркально ясной памяти, открыто обвиняю их в откровеннейшем целенаправленном мозгоебательстве — себе и людям — и в их лице очень многих из вас, дорогие мои дог-диггерши, диггеры и прочие факен энималсы! Эти выебки (ваши дорогие-лелеемые животины) живут куда как лучче иных недостойных (в том числе и гениев!) — потому что они нужны, удобны для само… удовлетворения, конечно (но я не об этом, не только) — как сказал Шопенгауэр, собак любят те, кто не любит людей (примечание: к нему самому это не относится).
Или, для любителей прагматизма, несколько иной аспект — сабака здаровая, как тялок, и сжирает соответственно. Вот почему сельское хозяйство в упадке! На селе вот кошки и собаки живут куда как скромно — на улице, грязные и свободные — утром и вечером им наливают молочка, иногда подбрасывают каких-нибудь отходов — всё-это, как вы поняли, в весьма символических дозах, а в основном их питает животный дух святой. Никакого культа. Если попадаются под ноги (весьма часто), получают пинчища. И это ещё благость, потому что на животных покрупнее человек, постоянно проживающий на лоне природы (правильнее было б написать: ахуеннейшей поеботины), показывает свою суть. «Коровушка-бурёнушка, кормилица ты моя» — ни разу такого подслушать не удавалось — наиболее частотно басово-мужичье «У, блять!» и звук удара совком (им чистят их гавно — чаще всего оно жидкое или размоченное мочой…) по хребтине, а у иных тонкочувствующих натур процесс «уборки скотины» неотделим от настоящей экзекуции. Как и везде, человеческое лицемерие.
Моя ревность, мой частный случай — только повод поднять сию доселе никем не поднятую тему, и если вы со мной солидарны, пожалуйста, пишите мне — [email protected] (Впрочем, сдаётся мне, что вполне может быть, что так называемый сетевой пиполь в довольно приличной степени — те самые собачатники и есть.)
Один раз, немного позже, эта скотиняра (сова) меня так достала (на фоне начавшихся разногласий с хозяйкой), что я не смог сдержать ярости — схватил первое, что попалось под руку (Коллекцию Опер) и со всей силы в неё зарядил. Славный удар! — углом в самую сердцевину птицы — в ней что-то ёкнуло и она вместе с операми загремела под шкаф. В воздухе кружили перья (так и было — ей-богу!), а я закатился истерическим смехом. Зельцер сразу на меня набросилась и нанесла серию ударов кулаком по лицу, я её схватил и ударил затылком об шкаф. Припадки смеха всё усиливались — сова ведь не вылезала из-под шкафа и не подавала никаких признаков жизни. Зельцер чуть не плакала, обругала меня на чём свет стоит и выгнала. Вот так мы и поссорились в первый раз — мирно прошёл всего месяц…
21.
Но едва ли не более всего меня занимала кулинария. Я вёл бесконечные разглагольствования на эту тему, к удивлению и удовольствию Эльмиры, ежедневно подкрепляя теорию практикой. Я широко пропагандировал употребление жареного мяса и замороженных овощей, полностью отрицая магазинные пельмени, котлеты, блинчики и всяческую мучную дребедень, которую продолжала поглощать она (а пресловутый недостаток средств всё чаще не оставлял выбора и мне).
Ей было показано ещё много вкусных и полезных субстанций, таких, как мясо а-ля шашлык, тыква в духовке и та же «китайская капуста», но главное своё изобретение я решился исполнить лишь однажды. Выполнению предшествовала мощная рекламная кампания, включавшая, помимо прочего, рассказы о происхождении блюда, о том, как добывалось сырьё, когда мы жили у деда — в коридоре, кроме таза с уриной, имелись ещё и полки, заваленные всякими железками, инструментами, пчелиными сотами и фасолью, очень грязной, наполовину источенной мышами и насекомыми — и вот я выгребал её оттуда, провеивал, промывал, отбирал и пускал в дело… Кроме прочего, было заявлено, что нынешнее приготовление «философской еды» носит экспериментально-новаторский характер — к обычным, уже канонизированным ингредиентам будет добавлена ещё и мелко нарезанная красная свёкла.
Возникло это блюдо, конечно же, из всем знакомой тушёной фасоли и представляет собой, так сказать, её перифраз. Обычно бобы сначала замачивают на ночь в воде, затем отваривают до мягкости и немного обжаривают на растительном масле с луком, морковью и специями. Здесь же (за неимением времени и долгосрочных планов) алгоритм приготовления меняется. Замачивание происходит в течение 10–15 минут во время мытья — в результате чего сердцевина зёрен остаётся нетронутой, только на коже появляются сборки. Отваривать надо не в кастрюле, а в той же сковороде, в которой и предстоит жарить (лучше глубокой). Это очень ответственный процесс, требующий постоянного помешивания, поскольку огонь должен быть средний, воды должно быть не очень много, и в неё сразу добавляют масло и соль. Минут через 15 вода выпаривается, и можно попробовать, твёрдые ли ещё фасолины. Они ещё твёрдые, и всё повторяют ещё раз (а иногда и два). В результате обварки бобы должны довольно легко раскусываться «невооружённым зубом», но не быть такими мягкими, как отваренные обычным способом; освободившись от испарившейся воды, масло начинает шуметь на сковороде. Обжаривание (масла лучше подбавить, огонь не убавлять и постоянно помешивать) длится минут 7-10, пока зёрна не прокалятся до изменения цвета и первоначально твёрдого состояния. Затем вновь добавляется вода, и пока она закипает, приготовляются и добавляются (не забываем время от времени помешивать) тёртая на крупной тёрке или порезанная узкими пластиночками морковь и мелко нарезанный репчатый лук. Они добавляются к моменту начала повторной обжарки — причём сначала лучше добавлять морковь, а потом лук. При помешивании добавляются соль и всякие приправы (у Зельцера благодать — было много приправ, присланных из-за кордона мамой), когда овощи становятся «золотистыми», огонь постепенно убавляется, но лучше всё-таки пожарить подольше. Фасоль начинает стремительно приобретать первоначальную твёрдость, и, пока ещё не поздно, нужно при активном помешивании процесс остановить. Но истинные насосы прокаляют сковороду до тех пор, пока морковь и лук (или ещё та же свёкла) не превращаются в сплошной полуподгоревший «ковёр» — при поедании овощи не употребляются, они служат как бы только вкусовой добавкой — из получившейся массы выковыриваются руками только фасолины. Они твёрдые, но разгрызть их можно. Не торопитесь насытиться ими — сие не так-то просто (начинает болеть челюсть), и едва ли возможно вообще. Повторяем, что суть данного весьма специфического блюда в созерцании и заполнении паузы в тотальном отсутствии в доме продуктов, и воспринимать его надо философски, то есть неторопливо, почитывая что-нибудь жёсткое, например Канта. Однако же, при всех недостатках, при правильном соблюдении технологии (если чего не спутал в настоящем рецепте, простите) ядра получаются действительно вкусные, и вкус их, и двигательное ощущение от поедания ни с чем другим не сравнимы — обжаренный арахис, семечки, обычная фасоль — всё-это ничто по сравнению со священной «философской едой» — ешьте её!
