Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Начала наряжать. Сначала облачился в платьице с кружевами (застегнуть сзади с её помощью — как это трогательно!), осмотрелся, прошёлся — ну, золотые, она просто блеск! (Моей божественной Уть-ути она наверняка бы понравилась). Потом — ваще-ваще! — вау-вау! — резиново-блестящий немецкий — и по производству и по порнушно-клипашной стилистике — плащик с молнией и вырезом где надо. Ещё напялил сапоги — из той же серии, с острыми каблуками (всё же как германцы горазды на такую продукцию — дешёвое шмотьё, а какое вызывающе-пользительное). Кое-как доковыляв до зеркала… Почти одновременно и чуть ни слово в слово мы констатировали, что если б ваша (ея) покорная служанка в таком виде вышла на улицу ловить тачку — её б отодрали прям на капоте! После был переоблачён в уже опробованный (иногда я пользовался правом носить её вещи, сообщавшие мне — не только в наших, но и в глазах наших гостей — забавно-провокативную пидореалистичность) белый шотик с яркими алыми, голубыми, салатовыми цветочками и немыслимые брильянтово-жемчужные туфли, из коих ярко-красиво торчали крашеные ноготки.
Вдруг она вспомнила, что у неё на плёнке возможно остались ещё кадра два и, долго укореняя меня на диване в «непринуждённой» позе, «запечатлела компромат» — как вы уже поняли, драгие, блядская улыбочка на мне обусловлена не её дрессурой, а врождённым, можно сказать, даром…
— Как тебя зовут? — проговорил я утрированно стилизованным голоском, забираясь на диван, по-кошачьи (как мог, конечно) изогнувшись, нависая-потираясь об ее ноги.
— Эля.
— А меня Эва. — Рот мой растянулся в профанско-плотоядной ухмылочке — вспомнилась «тётушка Эбля» (она же Эхбля) из нашей с Репой непристойнейшей «Книги будущего», выделанной на лекциях методом исправлений «по живому» какой-то детской книжицы. На её лице отразилось абсолютно то же самое.
— Можно с тобой познакомиться? — я прильнул к ее ногам и потёрся лицом по внутренней стороне ее бёдер, — познаться?
— А у тебя нет хуя? — грубым, контрастирующим с моим, тоном сказала она, и я не сдержался-таки от короткого «рыдания», — а то я смотрю телевизор, а ты будешь пытаться засунуть его мне в одно неподходящее место — есть тут один такой…
— Кто это? — неподражаемо по-шлюшьи удивилась шлюха Эва.
— О. Шепелёв.
— Свинья. — (Гладит ее ноги, подаваясь верёд, прилегая к ним туловищем, взбираясь выше.) — Я не такая, я нежная. Я очень люблю девушек. Можно я сниму с тебя трусики?
— Зачем? — деткий блядский голосок.
— Я посмотрю, что там у тебя, — такой же ответ («Ма-ам, поню-хай, мо-ю ру-ку…»!), взаимно-похотливые ухмылки.
— То же, что и у тебя.
— Я хочу сравнить наши письки… — тем же детским голоском, даже совсем по-ультрамладодетсадовски прикартавливая, и как бы голос за кадром: — Обычное в таком возрасте детско-девчачье любопытство…
Ты хочешь сравнить их ртом? — с придыханием, словно захотев перещеголять, скинула не два, а даже три десятка годков, но тоже не удержалась добавить замечание от взрослого автора: — Мне что-то кажется, Эва, что ты сосёшь всё вподряд.
И тут уж она добралась ртом до ее трусиков и, понюхивая и покусывая, ухватилась зубами за резинку и почти без помощи подружки умудрилась стащить их.
«18+»: поднималась всё выше и выше, целуя осторожно, чтобы не испачкать помадой, всё больше работая язычком.
Было неплохо, только некоторое щетинки — жёсткие, почти как у меня на скулах. Недавно при купании я попросил её побрить там, она немного поломалась, потом много намылила и немного попыталась, а потом раскорячилась в ванне, вручая бритву мне — сама она смогла только так называемую область бикини, а волоски, тоже довольно жёсткие (а я-то думаю, обо что я всё время так чиркаю!), вросли даже и в самоё центральные нежные складки… «Осторожней, Лёшь», — только и пролепетала она, выгнувшись предо мной на дрожащих от напряжения ногах своих. Бритва очень острая — и я был польщён её доверием, хотя всё понятно и с прагматической точки зрения: во-первых, этот участок ее плоти уже всё равно что мой собственный, а во-вторых, ей самой просто неудобно…
— Ты красивая, Эля, а я?
— Ты тоже, — «застенчиво» пролепетала она, и тут же добавила: — но по-моему, ты бородатая свинская шлюха — кого-то ты мне напоминаешь — О. Шепелёв тебе случайно не родня?
— Ой, что ты! я бы даже ни за что на свете не согласилась хоть раз с ним задуться!
Она подгыгыкнула. Между тем милашка Эва наползла на неё и непонять откуда взявшимся прибором легко и приятно овладевала подругой в первопристойной позиции. В области ртов вовсю шла непристойнейшая чмоко-размазня, языки тоже выделывали что-то по-лесбийски недетское. Всё-таки образ действует!
— Ты что делаешь, блядина! — ты накончала мне на новое покрывало!
Окончание 0.
Но было и ещё одно маленькое приключение… Второго мая, взяв с собой Алёшу, я поехал в Москву на фестиваль верлибра. Тут я познакомил его с Данилой Давыдовым — в своём новом имидже он выглядел не то что организатором какой-то там поэтической бодяги, а ни дать, ни взять лидер «Аум Сенрикё» (!), а про одежду известного столичного поэта, лауреата премии «Дебют» Алёша состроумничал: «такое ощущение, что он спит на полу на вокзале». Впрочем, сами мы там не спали лишь благодаря случаю, а у Данилы-то весьма просторная квартирка в центре — в этом-то, драгие, и суть. Когда, сорвав овацию, Алёша вышел, то не прямо последовал в ларёк за очередным пивом (мы только за счёт него и существовали — похмелье плюс ночь не спали), а запнулся за девушку — улыбчивую, в голубых очочках. «А я думаю: подойдёт он, или придётся самой?» — сказала она. Таня Романова из Нижнего, поэт (где-то уже слышал эту венценосную фамилию…). Мне она уделила не очень много внимания: я спросил посмотреть журнальчик (их самиздат), но она почему-то отдала его Алёше. Мне сие не очень понравилось и я, пользуясь случаем, пожрал, общаясь с поэтом Айвенго, Алёшину «китайскую капусту». Потом был поэтический пикник (из водки и запивки) на лоне природы — всем было хорошо, Алёша с Таней уже вовсю целовались. Я, еле собой управляя, поехал к родственникам отвозить ключ — времени до поезда было дай бог туда-сюда обернуться. А у тех сложился небольшой любовный треугольничек: Данила всё пил, наблюдая за милованием у него на глазах сложившейся парочки (он знал Таню по переписке, и только сегодня увидел её воочую), но главный козырь был у него — вписка. «Раздраконил Таню, — лепетал изрядно хорошенький Алёша (всю дорогу, блять!), — а теперь эта бородатая обросшая пьянь потащила её к себе!..»
Едва ступив на родную чернозёмную почву, я бросился звонить Инне — рассказать об Алёшиных способностях. Она выслушала сдержанно, отвечала односложно. Я спросил, пойдёт ли она на концерт, она ответила нет. Я, когда приглашал её, сказал, что она может «под это дело» тоже спросить немного денег у родителей — я, естественно, имел в виду, что перед концертом и особенно после надо бы хорошо посидеть — а в таких вещах и полтинник может оказаться решающим. Она поняла это превратно — пожинай, Олёша, плоды своей не жадности, так глупости!
Назначила мне встречу, чтобы отдать кассету (наконец-то «ОЗ» дошло и до неё). Целый час ждал её на Кольце, и вот она появилась — вся такая воздушная… Швырнула привет и кассетку и проплыла мимо, к дальней лавочке. Там её ожидал молоденькый информальского вида пацан — к моему ахуитительному удивлению, она влезла к нему на колени и давай его обсасывать! Я достал из кармана купленный ей в подарочек мягкий карандаш и сожрал. На ту беду бежавший Федя не дал мне его проглотить. Вместо этого он предложил проглотить литровочку «компота». Мы сделали да повторили. Я сначала пытался держать себя в рамках, рассказывать про поездку, показывать привезённые книжки, но весьма скоро принялся ныть, ругаться и куда-то порываться, а потом вообще вскочил, распотрошил рюкзак, выкинул рубашку, швырнул на асфальт пачку денег — сказал, что всё-это мне больше не понадобится, потому что сегодня покончу с собой — и, убегая от Феди, заскочил в автобус…
В июне она вновь явилась на Кольце, уже без пары, но меня избегала. В вечер выпускного мы с Федей, как обычно, сидели на лавочке за распитием «компота». И тут она — в каком-то немыслимом полупрозрачном зебро-платье, на каблуках, вся расфуфыренная. Короче, мне не понравилось, но выждав момент, когда она окажется одна, подсел к ней и весьма почтительно поздравил с окончанием школы, похвалив и её наряд. Подоспевшие подруги извинительно проверещали, что может быть нам с ней надо поговорить… Нет, не надо.
Потом, как и все, пошли в школу на дискотеку. Нас не хотели пускать, но мы как-то просочились (да ещё с двумя баттлами). Музыка была попсовая, и я всё стоял у стеночки, пялясь в мелькающую вдалеке задницу танцующей Инки. Но постепенно мы стали пытаться подбарахтывать подо всё, особенно Федя. И вот только я выдвинулся под какую-то «А у реки, а у реки», начиная даже подпевать, как предо мной возник довольно рослый шерст в белой рубашечке и заявил, что нам надо выйти поговорить. Федя и Тролль как раз наверное отошли выпить. На улице, за углом меня обступила целая шайка пьяных шершней. Я почуял негуманное.
