Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Продолжение 6.
Потом снимали.
— Шрамы, татуировки?
Гроб закатал штанину — рожа панка с ирокезом, хотел ещё кое-что обнажить… Рома просто снял майку, и они чуть не упали в обморок — настолько он весь изукрашен всеразличными козлами, змеями и пентаграммами.
С отпечатками пальцев начали с меня. Петрович долго разграфлял лист — казалось, что он воспроизводит эту операцию впервые. Я тоже впервые, к тому же нелегко так искорявить руку. Мне досталось очень много краски, ладони были как в гудроне. Иди в сортир мой, мыло там есть, приказал он мне.
Я пошёл, взял обмылок и, сгорбившись над раковиной, тру — хлопнула дверь, шаги, обернулся: он. Сердце ёкнуло. Ну, думаю, не успею я разогнуться из этого положения, как он мне вмажет, а потом и размажет. Незаметно напряг руки, чуть выставив локти…
— Ну как — получается?
— Да не столь — мыло маленькое…
— Вот я как раз хорошее тебе принёс — держи…
Ага, вот оно — хвалёное циничное лицемерие — сейчас… я… обернусь… — на в табло!
Я обернулся. Он дал мыло.
— А что это за фигня — чернила что ль? — по-приятельски развязно осведомился я.
— Типографская краска.
— А-а, а я смотрю: что-то знакомое!..
— Ну ладно, отмывайся, — сказал он и, хлопнув дверью, вышел.
Отлегло. Хороший вроде знак.
Пока каждого из нас «откатали» и засняли на всевозможные «носители», мы урывками наблюдали пикантное зрелище — построение сотрудников милиции, заступающих на патрулирование улиц города. — «Елизаров!» — «Курит» — «Какой, ёбаный в рот, курит?! Я щас покурю! Сюда, блядь!» — «Маканин» — «Его нету» — «Какой, ёбтеть, нету?! — второй раз уже! — Петрович, пиши на него… Распустились в корень…» Далее: «Ещё раз повторяю для особо тупых: ваша задача — охрана правопорядка, а не пиздить! В среду эти два оболтуса — двух парней избивали человек шесть, у одного был сотовый, он вызвал патруль — те съебались, а они, не разобравшись, сразу отпиздили их же! Бомжа в третьем запиздили чуть не до смерти — ну на хуя он вам сдался — вам что больше заняться не на чем?!» Такие вот наставления на грани истерии для нестройной шайки молодых, не очень духовно и физически аристократических людишек — и, конечно, команда «Разойтись!» (А я-то думал: им неплохо живётся!)
Вообще, если серьёзно, всё-это произвело на нас гнетущее впечатление. Когда меня вызвали в кабинет «с вещами», я тотчас совсем приуныл, поскольку уж знаком с тем, чем сие кончается — опись и в кутузку. Основательный, в усах капитан предложил мне представить на их столе содержимое моего рюкзака. Я был горд тем, что было извлечено на свет божий: ещё с фестиваля там валялись две книжки визуальной поэзии (что ни на есть радикальной), постер с обнимающимися «татушками», чьи прекрасные голенькые животики и ляжки изрисованы свастичками в кружках и коряво расписаны: «Люблю О. Шепелёва! ПРОСТО НЕ МОГУ!», кассета «Каннибля», где на обложке «всех на хуй постреляли и повесили, и какая-то девка, вся в шрамах, сама вырезает себе половые органы» (Саша), а также пара очень грязных носков и семейственных трусеров, и моя книжка с небезызвестной обложечкой. Виновато сморгнув, он отодвинул личные вещи, попросив убрать их обратно, а вот книжками заинтересовался. Он спокойно листал их.
Второй, как и полагается, младо-сельповатенький, было тоже сунул свой ноузь и тут же отпрянул:
— Э, бля, чё эт такое?!
— Это визуальная поэзия, — пояснил капитан таким тоном, как будто ежедневно вместо протоколов в стиле «здал-принял» пролистывает дюжины полторы-две сборничков экстремального визуала. Тот не понял; я тоже.
Добравшись до «NOVY», он тоже не выкинул её, а только спросил пролистывая: «Это вы написали, да?» Я не без волнения и гордости признался.
— У меня вот есть одна просьба, — начал он, и по второй части фразы я уже понял, чего он хочет: — Как бы это сказать…
— Конечно-конечно! — Было видно, что таких подарков я уж сделал немало, однако по второй части моего ответа тоже было кое-что видно: — А вы отпустите?
— Да вас (Вас) ещё никто не собирается держать! — Добродушно усмехнулся интеллигентный капитан — я вдруг почувствовал какую-то слащавость, какой-то подвох: а вдруг он имел в виду большую букву!..
Нога болит, ломает всего и мутит, кушить хоца… Наручник, связывающий тебя с шизоидным мачо, друг на друге в багажничке, профилактическая раздача люлей «под одну и ту же гребёнку», многочасовые сидения в коридорах, кабинетах и клетках, штаны без ремня, ботинки без шнурков, лавки или двухъярусные нары на энное кол-во человек, вечные духота и холод — несмотря на задолбавшее в тридцать три дюпеля гудение вентилятора! — лампочка в глаза, бетонный бетон, клопы, запах блевотины, мочи и дерьма, испражнения, стоны и склоки алкашей и мелкоуголовного сброда… и главное — НО АЛКОХОЛ и НО СМОКИНГ… — а если дежурный маразотина, то и глобальный тотальный «Но смокинг» вообще (!!!), «Но сортир» и уж совсем без всяких намёков на еду… На вторые сутки на стенах сами собою расцветают картинки и мультики и ты готов на всё… — всё-это мы уже несколько разиков проходили…
Он попросил что-нибудь написать ему, поблагодарил и с профессорской интонацией сказал:
— Ну всё покамест, Алексей Александрович. Подождите, пожалуйста, пока в коридоре. Если вас не затруднит, мы пригласим вас ещё раз — надо будет подписать протокол. Не волнуйтесь — это всё формальности… Да, будьте любезны — пригласите господина Долгова.
Как только к ним, несколько замешкавшись, вошёл столь любезно приглашённый Алёша, послышался знакомый вокал:
— Блядь, быстрей! Вещи, карманы! Вялая обдрюченная бородатая хуйня! Сюда вот, не бойсь!
И капитан тоже вторил:
— Ты, блядь, интеллигент туев! Я те щас покажу «право» — ты и лево забудешь!
19.
Получив зелёный свет с её стороны, я стал с ней, отстающей (и всё более подтягивающейся!), заниматься вдохновенно. «Лёшечка, какой ты хороший», — шепнула она однажды после — никто её не принуждал к этому высказыванию, оно вырвалось само собой. Конечно, хороший! — раскочегарил ее так, что она хотя и на считанные минуты, позабыла обо всём, захлебнувшись волной неожиданного оргазма, вдруг осознала реальность жизни, и что я рядом с ней, люблю её, хочу сейчас, брутально трахаю и нежно ласкаю. Божественное (человеческое, слишком человеческое!) ощущение когда ныряешь под одеяло — во тьму и тепло — как в воду, как в море. Поцелуйная прелюдия становится неприлично долгой и вообще неприличной (и звуки и слюни и прочая — всё уже в ходу!) — я чувствую, как ей это нравится — и нет перехода к основному, нет механики, ни слов, ни нервов… Всё куда-то улетает, уплывает — на мгновенье вынырнув на свет сознанья, я лишь жадно ловлю глотки воздуха из её рта, ловлю ее, потонувшую, потерявшуюся — у меня в руках её ступни — как это так?! — она бултыхается — мои руки скользят уже по ее икрам… и опять всё куда-то исчезает…
Мы катаемся и извиваемся. Я, навалившись на неё сверху, совершаю недвусмысленные толчки, но не член в неё засунув, а язык в самоё далёкое её нёбо — она стонет и задыхается, вся течёт от трения и качки. Отстраняюсь, переворачиваясь, втягивая ее на себя… О драгие, когда она взбирается и пред тобой её одухотворённое похотью лицо — это будто акт всепрощения — сколько раз мне так казалось после жутких ссор! Чувствую ее горячее влажное нутро, она тоже изнемогает, пытается наладить ритм, но как и у большинства женщин — в отличие от картинок из голливудских фильмов! — у неё, увы, мало что в таком положении получается. Но я знаю, что делать — притягиваю её, целую (единственный произнесённый вслух приказ: «Суй мне в рот язык, трахни меня им!»), беру ее за колени и икры и устанавливаю ее, непонятливую на четвереньки — именно в таком положении достижима максимальная скорость — главное держать ее жёстко и не останавливаться! И вот она уже орёт и вцепившись кусается, ее очко раскрыто-расслаблено, как мокрая тряпка, из него льёт и оно даже пердит от вбитого в него воздуха! Если она боле-менее может стоять сама — тискать и раздирать ей ягодицы, работать в задней дырочке пальчиком — всё позволительно! Извержение вверх — ей на живот и грудь, крепко стиснутые в руках ее ступни, гладкие икры (всё-таки не длинные ноги), расслабленные прерывистые поцелуйчики взаимной благодарности… (Впрочем, она-то ничего и не делала вообще — как только пытается проявить творчество, как ей ни потакай, ни помогай, ничего не получается вообще!) Теперь она уже сама переворачивается на бочок… или можно полегоньку начать с классической миссионерской, а потом задрать ее ноги на плечи (ещё тогда, немыслимо давно, признавалась, что ей эта опасная позишен нравится) и в порыве нещадных пронзаний вдруг всодить ей в осторожно подготовленную пальчиком нижнюю дырку — будто ничего не замечая, не сбавляя ритма, сделать ее такой же влажно-просторной — и кажется, что делаешь в ту, и всё так расхлюпано, что и сюда через час не кончить! Раз — и возвращаешься в первую — о, как здесь горячо и ново! А она даже непонятливо стонет: «Лёшь, ты куда…» — думает, что я ошибся. И я ошибаюсь ещё много раз — в хаотическом ритме доводя ее до того, что она уже сама не отделяет одно от другого. И вот я изливаюсь в нее, а в верхнюю засунув пальцы — она с чудовищно сильной декомпрессией влепляется в меня — как будто хочет высосать из меня всю душу — сама, заметьте, никто её не просит!..
