Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений - Тарасов Александр
«Сексуальная революция» и «сексуальная политика» («секс-пол») В. Райха сводились к следующим основным принципам: свободное предоставление контрацептивов всем женщинам; контроль над рождаемостью; отказ от юридически и имущественно неравноправного положения семей, живущих в браке и вне брака (и детей, рожденных в официальном браке и вне официального брака); свобода развода; государственная программа борьбы с венерическими заболеваниями и сексуальными нарушениями — в том числе путем всеобщего сексуального просвещения, образования и воспитания; обучение медицинских и педагогических работников основам сексологии; лечение (коррекция), а не наказание сексуальных девиаций.[398] Впрочем, легенды о теории «сексуальной революции» В. Райха сложились, видимо, еще в 30-е гг., когда В. Райх высказал свои идеи, — а в то время Маргарет Зингер посадили в тюрьму только за пропаганду планирования деторождения в семейных парах.[399]
Российские «новые левые», однако, воспринимают «сексуальную революцию» в первую очередь как политическое явление, ставя ударение не на слове «сексуальная», а на слове «революция» (что логично, так как в современной России — «враждебном мире», с точки зрения «новых левых», уже происходит одна «сексуальная революция», но в ней явно акцент сделан на слове «сексуальная», а такой вариант «сексуальной революции» был в 60–70-е гг. «разоблачен» западными «новыми левыми» — в том числе «самим» Маркузе — как «контрреволюционный» и «охранительный», поскольку не побуждал людей к политической революции, а напротив, отвлекал от нее). Эта традиция присуща и западным «новым левым». Известный теоретик американских «новых левых», бывший Национальный секретарь СДО Г. Калверт дал «общее обоснование» политического характера «сексуальной революции» (или сексуального — политической): «Революция есть акт любви и процесс любви, так как в ходе нее люди испытывают слияние, становятся единым целым».[400] В среду российских «новых левых» политическая концепция «сексуальной революции» попала, насколько можно судить, не прямо от Калверта, а через Кэт Миллет, «феминизировавшую» концепции В. Райха и Г. Калверта в известной книге «Сексуальная политика»,[401] ставшей доступной российским «новым левым» в немецком переводе (где она называлась еще более «радикально» — «Секс и господствующая власть»).[402]
С контркультурной ориентацией «новых левых» связано и их представление о наркотиках как о «революционном оружии». Хотя сам Т. Лири был разоблачен в 1976 г. как агент ФБР и ЦРУ, теория «психоделической революции», заложенная им в свод идей американской контркультуры 60-х гг., прочно там закрепилась. Т. Лири трактовал наркотики (психоделики, психомиметики) как форму сопротивления давлению внешнего буржуазного мира; в его классической триаде turn on, tune in and drop out последняя часть носила политический характер; «выпади» (drop out) означало «откажись от сотрудничества с капиталистическим обществом».[403] В современной идеологии российских «новых левых» «революционизирующая» функция наркотиков связана с апокалиптическим мироощущением, в частности, с ожиданием экологической катастрофы. Эту окраску «революционным наркотикам» придал «Тимоти Лири 90-х» Теренс Маккена, очередной проповедник «психоделической революции».[404]
Другая важная идея в идеологии «новых левых» — уверенность в равновеликости, одинаковой важности и определенной взаимозаменяемости эстетического и политического. Эта идея также связана с контркультурой и также унаследована от западных «новых левых». Она восходит к традиции Франкфуртской школы и адаптирована для «массового сознания» Г. Маркузе.[405]
С традицией западной контркультуры связана и другая идея — идея освобождения воображения, «освященная» к тому же леворадикальным мифом о Мае 68-го («Власть — воображению!» — ведущий лозунг «парижских бунтарей»). Эта идея предполагает стирание граней между воображением и реальностью (что мыслится как революционная практика) и восходит также к Г. Маркузе: «Освободить воображение и вернуть ему все его средства выражения можно лишь через подавление того, что служит увековечению репрессивного общества и сегодня пользуется свободой. И такой поворот — дело не психологии или этики, а политики…»[406]
С контркультурной ориентацией «новых левых» связан и их определенный антисциентизм и антиинтеллектуализм, окрашенный в «зеленые» тона. Это тоже традиция, восходящая к Г. Маркузе, указавшему, что наука и техника создали оазисы довольства в развитых западных странах за счет разрушения, жертв, войн, хищнической эксплуатации населения и природных ресурсов в странах третьего мира, причем те же наука и техника разработали механизмы замалчивания того, что происходит в странах третьего мира.[407]
Близким к кругу идей, связанных с контркультурой, является и присущий «новым левым» корпус оппозиций «игра — работа», «управление — обладание», «потребление — производство», «творчество — рутинный труд», «удовольствие как право — удовольствие как вознаграждение» и т. п. Контркультурная ориентация «новых левых», делающая в их глазах главной фигурой Художника, отталкивает их от проблем материального производства как от мира, который надо преодолеть и который — в коммунистическом (социалистическом) идеале «новых левых» — будет преодолен. Эти оппозиции восходят к Г. Маркузе, который определил их как «формирование репрессивной цивилизации», трансформацию (по 3. Фрёйду) «принципа удовольствия в принцип реальности»: «от немедленного удовлетворения — к задержанному удовлетворению; от удовольствия — к сдерживанию удовольствия; от радости (игры) — к тяжелому труду (работе); от рецептивности — к производительности; от отсутствия репрессий — к безопасности».[408] При том что логика контркультуры предполагает, как говорилось выше, уничтожение различий между этими оппозициями, в обыденной жизни и в политической и художественной практике (поскольку уничтожение противоречий должно наступить уже «после революции» или как минимум «в ходе революции») «новые левые» отдают предпочтение «игре», а не «работе», «удовольствию», а не «отсроченному удовольствию» и т. д. На «политический» язык оппозиции Г. Маркузе перевел Жан Поль Сартр: по его мнению, революция, которую призваны совершить «новые левые», должна решить проблему «власти», а не проблему «собственности», проблему «свободы», а не проблему «материальной нужды», проблему «демократии участия», а не проблему «обладания».[409] Непосредственно в «канон» «новых левых» эти понятия внесли лидер йиппи Джерри Рубин и лидер «Красного Мая» Даниель Кон-Бендит. Д. Рубин в культовой книге американских «новых левых» «Сделай это» заявил, что революция «новых левых» не будет ставить вопрос об*овладении средствами производства — поскольку важнее тотальное свержение авторитетов, тотальное восстание, тотальная анархия и полное разрушение всех институтов капиталистической цивилизации.[410] А Кон-Бендит прямо заявил, что «революция — это игра, в которой каждый человек должен хотеть участвовать».[411]
Связанным с контркультурой является и комплекс представлений, присущий «новым левым», в соответствии с которым СМИ не являются средством информации, а являются средством манипуляции, и поэтому общаться с ними надо «шутя» и пытаясь заставить их «играть» по правилам «новых левых», то есть «перекоммутировать в своюЪользу», сделать их самих объектом манипуляции. Этот комплекс перекочевал в сознание российских «новых левых» от их западных коллег (в первую очередь йиппи), а те усвоили такое понимание характера СМИ от Г. Маркузе, Э. Фромма, но в основном от социолога Вэнса Паккарда.[412] Задачу же «перекоммутировать СМИ» поставил перед «новыми левыми» известный западногерманский леворадикальный поэт Ганс-Магнус Энценсбергер.[413]
