Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений - Тарасов Александр
К тому же кругу идей принадлежит обязательная для «новых левых» установка на прямую демократию (демократию участия), которая должна прийти на смену представительной демократии. Предпочтение прямой демократии, при которой в процессах управления, решения вопросов и контроля участвует все население, идет, как известно, от К. Маркса, критиковавшего представительную демократию как основанную на «ложном принципе компетенции избирателя», однако в среду «новых левых» понятие прямой демократии пришло от Г. Маркузе.[431] В «канон» идеологии «новых левых» понятие прямой демократии вошло после того, как это требование — введение демократии участия (participatory democracy) — было записано в основополагающем программном документе американских «новых левых» — Порт-Гуронской декларации СДО (1962 г.),[432] откуда оно уже перекочевало во все программные документы «новых левых» в США и других странах.
С тем же кругом идей связано присущее «новым левым» требование создания «нерепрессивной цивилизации». Под «нерепрессивной цивилизацией» понимается такая цивилизация, которая ориентирована на полное удовлетворение всех естественных потребностей и запросов личности — и дает личности возможность развить все заложенные в ней потенции, не вмешиваясь в существование личности и не осуществляя контроля над поведением личности. Сами «новые левые» видят определенную аналогию между понятием «нерепрессивной цивилизации» и известной формулировкой К. Маркса, относящейся к коммунизму («свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех»). Понятие «нерепрессивной цивилизации», как и многие другие, восходит в идеологии «новых левых» к Г. Маркузе.[433] Сами «новые левые» «очагами» «нерепрессивной цивилизации» считают коммуны и вообще контркультуру.
Ориентация на субъективность (раз объективные источники протеста «репрессивной цивилизацией» подавлены) лежит в основе еще одной важной идеи «новых левых» — идеи ненависти как революционного агента. «Новые левые», таким образом, психологизируют политические процессы — в ответ на традиционный, по их мнению, «излишне экономический» подход. В канонической форме эта идея сформулирована Ж.-П. Сартром: «Ненависть, выступающая в качестве (революционной. — А.Т.) практики угнетенного класса, превращает его в единый индивид», то есть в агента революционного действия.[434]
Связанным с этой идеей является и представление «новых левых» о революционере как о выпавшем из реальности в процессе революционного акта субъекте. Фигура революционера таким образом романтизируется (в духе контркультуры, «Революционер»=«Художник»), ведущая революционера ненависть придает ему в глазах «новых левых» сверхчеловеческую силу, причем проявиться это может только в момент «непосредственного революционного действия», что, естественно, делает бессмысленным рассуждения о «соотношении сил» до начала «революционного действия». Обоснование этого представления «новые левые» также нашли у Ж.-П. Сартра: «Революционеру нельзя заморочить голову ссылками на установленные права и обязанности; в ходе акта протеста он вышел из этого круга в сферу абсолютной метафизической свободы: революционер… реализует желание человека самому определять свою участь свободно и до конца».[435]
Из такого понимания революционера возникает идея участия в революции как личного проекта. В представлении «новых левых» участие в революции — не классовый, моральный, политический долг, а личный творческий проект каждого революционера, основанный на желании, не зависящем в конечном счете ни от политических и идеологических пристрастий революционера, ни от партийной дисциплины, ни даже от репрессивного воздействия внешнего мира. Идея «личного проекта» связана с концепциями контркультуры и «освобождения воображения». «Революция должна быть желанна для революционера, как возлюбленная… Никто же не скажет о возлюбленной: «я хочу ее потому, что у нее рост 1 м 62 см» или «потому, что мне так велит моя классовая совесть»», — объясняли концепцию «личного проекта» голландские «новые левые» (ПРОВО).[436] Кон-Бендит, как указано выше, писал, что революция должна быть такой привлекательной игрой, чтобы в нее хотели играть все, и презрительно называл традиционные революционные добродетели, такие как самопожертвование, самоотречение, самоотверженность, «иудео-христианскими соблазнами».[437] Йиппи провозглашали: «Каждый человек — это революция! Каждая группа — революционный центр!».[438] В чисто философском плане понятие «личного проекта» восходит к Сартру,[439] хотя нельзя не сказать, что «новые левые» крайне сузили сартровское понимание «личного проекта».
Тесно связано с вышеописанным положением идеологии «новых левых» и понятие группы как революционного субъекта, «группы в сплочении». «Группа» в представлении «новых левых» — это не просто некое соединение индивидов с единой программой и одним названием, а живой организм, возникший в связи с опасностью, исходящей извне для каждой части этого организма (для каждого члена группы), и потому действующий на пределе сплочения — как один человек, по сути инстинктивно. «Группа в сплочении», сточки зрения «новых левых», предпочтительнее партий, движений, организаций, поэтому главное не создание этих партий и т. д. (это — внешнее условие), а создание внутри них «групп», способных противостоять в силу «особых качеств» «группы» любой неожиданности и любой опасности. Такое понимание «группы» восходит также к Сартру.[440]
Излюбленной идеей «новых левых» является идея молодежи как нового революционного класса. Идея восходит к Г. Маркузе, к «Политическому предисловию 1966 года к «Эросу и цивилизации»».[441] Достаточно расплывчатые высказывания Маркузе переложили в концепцию «нового революционного класса» профессора Джон и Маргарет Раунтри. Они указали на то, что молодежь используется на самой черной и низкооплачиваемой работе, составляет большинство безработных, «пушечное мясо» в армиях и основной контингент на «фабриках знаний», то есть в университетах. Отторгающая чуждую им культуру взрослых, молодежь испытывает тотальное отчуждение. Молодежь, по мнению Д. и М. Раунтри, заняла место пролетариата и потому, как когда-то пролетариат, образует собственную культуру — культуру протеста, субкультуру, контркультуру.[442] И хотя концепция молодежи как класса была официально отвергнута СДО в декабре 1968 г.,[443] в практически неискаженном виде она перекочевала в пантеон идей «новых левых» и закрепилась там.
Такой же излюбленной идеей «новых левых» является представление о студенчестве как авангарде (или как минимум детонаторе) революции. Первым заронил эту идею в сознание «новых левых» Режи Дебре в 1967 г. в своей знаменитой книге «Революция в революции?».[444] Он не подвел под идею никакого теоретического фундамента, а вывел ее чисто эмпирически — из опыта революционной вооруженной борьбы в Латинской Америке. Идея была подхвачена и широко озвучена лидерами бунтующих студентов в 1968 г., в частности Д. Кон-Бендитом,[445] а немецкие студенты-бунтари придали ей теоретический статус, исходя из общих установок Г. Маркузе о революционном агенте, сосредоточивающемся в современном капитализме среди самых отверженных (гетто, страны третьего мира) и в привилегированных группах, которые еще не включены в процесс производства (это могут быть только молодые интеллигенты, студенчество). Именно такой логикой руководствовались лидеры Социалистического союза немецких студентов (ССНС), в том числе и Руди Дучке, провозгласившие студенчество революционным авангардом.[446] Чуть позже абсолютно такое же обоснование роли студенчества как авангарда дал и Д. Кон-Бендит.[447] В конце концов с маркузианскими построениями лидеров студентов вынужден был согласиться и сам Г. Маркузе,[448] после чего идея была «канонизирована» и вошла в обязательный пантеон идей «новых левых».
