Билл Драммонд - Дурная мудрость
Элвис мертв. Но именно благодаря Элвису мы сумели почувствовать этих богов у себя внутри, которых мы отвергали на протяжении тысячи лет; именно благодаря Элвису и всем тем, кто пришел за ним, мы спроецировали вовне этих тайных и сокровенных богов – пусть недоразвитых, пусть еще слабых и хилых, но все же. Нам нужны эти боги, и короли, и супергерои.
Отрываюсь от своих записей, смотрю в окно – стекло слегка запотело – на уже знакомый пейзаж и думаю, куда мы в конечном итоге заедем. Наши карты не очень подробные.
Z что-то бормочет, и мы начинаем друг друга подкалывать, какие мы бравые парни. Из серии «я крут и неслаб». Стандартный набор настоящего мужика на выезде: ебля во всех ее проявлениях, выпивка, поэзия и возможность поступить в Школу шаманов в Ивало. Изначальный гон постепенно приобретает черты вполне вразумительного разговора. Идет обмен мыслями и идеями насчет композиции книги и стиля. Но потом нить теряется, и мы вновь погружаемся в этот кипучий поток «слов удивления, слов радости».
Перечитываю кусок про Элвиса и думаю: «Блин, и что это было? Я это вообще о чем?» То есть Элвис – для меня это всё. Но получается, что на самом-то деле я говорю не об Элвисе, а о себе: «Вот он я. Посмотрите, вот он – я, со всеми своими безумными путаными теориями. Я не такой, как вы. Я – это я».
– Вот только не надо выкручиваться. Мы уже поняли, что это ты не об Элвисе, а о себе.
Каждому хочется быть не таким, как все. Лучше, хуже, быстрее, выше, сильнее, стройнее, толще, меньше, больше, выше, ниже, круче, милее, похабнее, умнее, богаче, беднее – главное, чтобы не как все. Каждый пытается показать свою исключительность. Каждый выделывается, как может. Похоже, я тоже не чужд этой слабости и поэтому изобретаю всякие бредовые теории. Выходит, что я считаю себя исключительным в своем бреде? На самом деле, когда я их выдумываю, я вполне адекватен и понимаю, о чем говорю; но уже через пять минут я теряю мысль, и она ускользает куда-то в дебри подсознания, как сон – в момент пробуждения. Люди, которые пишут достойные книги с настоящим сюжетом и выверенной концепцией, люди, которые знают, какие идеи и мысли они хотят донести до других – интересно, у них действительно получается удержать вместе все линии повествования? Когда они завершают свой труд, они думают: «Вот, я сделал именно то, что хотел»? Они гордятся собой, когда перечитывают свои книги? Или они тоже растеряны и смущены и не знают, а что они, собственно, хотели всем этим сказать?
Как раз перед самым оргазмом кто-то громко хлопнул дверцей и злобно меня разбудил. Оказалось, что я лежу, зарывшись лицом в исподнее Гимпо, перепачканное говном.
Гимпо резко вывернул руль.
Я тряхнул головой, прочищая мозги, и увидел, что мы несемся по льду к какому-то странному зданию зловещего вида.
Мы съезжаем с шоссе на какой-то проселок, где сплошные ухабины и колдоёбины. Дорога идет через лес. Где-то через полкилометра мы выезжаем к поселку из бревенчатых домиков. ЗОЛОТОЙ ПРИИСК – написано на щите на въезде.
Оно чернело среди взвихренного снега, словно обитель демонов Ада. Гимпо достал свой фотоаппарат и сделал несколько снимков. Вдоль дороги стояли черные с желтыми щиты с изображением черепов со скрещенными костями, злобных типично арийских лиц и весьма выразительных восклицательных знаков.
Наверное, это какой-нибудь туристический летний лагерь. Кафе открыто. Мы – единственные посетители.
Мутноватое место – все тот же пакостный постмодернизм. Жалкая имитация фактории на Юконе времен золотой лихорадки – я, кстати, так и не понял, какая связь между лапландской глубинкой и приисками на реке Юкон, – где продаются старомодные рождественские открытки с изображением северных оленей. Мы заказываем чай, кофе и некрепкое пиво. Скорбим, как водится, об изгаженных культурных ценностях, покупаем шоколадные батончики, берем еще чаю. На стенах – медвежьи шкуры, штормовые фонари, индейские тамтамы. На полу дрыхнет собака, о которую я, естественно, спотыкаюсь по дороге в сортир.
Бесшумно, как ветры, пущенные самой смертью, и сталь же внезапно из темноты вырвался сгусток живой черноты и повалил Гимпо на пол. Злобный собачий оскал, острые зубы, в желтых горящих глазах – вожделение к убийству. Ротвейлер. Блядь. Внушительная зверюга. В жизни не видел такого большого ротвейлера. Из сумрака выступили три человеческие фигуры с автоматами наперевес: они что-то пролаяли на немецком застывшему в ужасе Гимпо. Тридцать, если не больше, зловещих теней окружили машину. Теперь, когда они подошли ближе, я разглядел красные повязки на рукавах и серебряные знаки различия. Этого я и боялся: нацисты.
Где-то играла музыка. Музыка, надо сказать, жутковатая. Высокий голос, режущий по ушам, приказал нам выйти из машины. Билл обернулся ко мне и сказал:
– Я разберусь с ними, Z. Я родился в Германии. Я знаю немцев.
Он вышел из машины и обратился к нацистам на беглом немецком. Говорил он уверенно и с достоинством. Но самый высокий нацист вдруг зарычал, словно взбесившись, и вломил Биллу прикладом в плечо. Билл упал. Меня грубо схватили за волосы, вытащили из машины и уложили рядышком с Биллом каратэшным ударом ногой в лицо. Ногой, надо отметить, обутой в высокий, подбитый железом ботфорт. Так что нос мне сломали на раз. И еще я заметил, что эти нацисты – все женского пола.
Потом я отрубился, а когда малость очухался и снова начал воспринимать окружающую реальность, сразу же оценил свое незавидное положение: я был полностью голый, стоял, прикованный к стене в каком-то темном подвале, с толстыми проводами, присоединенными к яйцам. Из-под стальной двери в соседнюю камеру сочился свет – вернее, свет не сочился, а мигал синими вспышками. До меня доносился свирепый электрический треск и пронзительные вопли истязаемого бабуина, вот только вопил бабуин с подозрительным шотландским акцентом, от чего меня обуял леденящий ужас. Воздух снова взорвался электрическим треском, за которым последовала очередная порция гаэльского воя. В ноздри ударил едкий запах горящей плоти. Эти нацистские сучки пытали моего кельтского друга. Снова – треск электричества, а потом – тишина. Оглушительная тишина. Я слышал, как бьется кровь у меня в висках: пронзительный белый шум. Мой бешеный пульс отдавался вибрацией по полу.
Сейчас здесь уныло и пыльно, но я уверен, что летом лагерь озарится улыбками и оживет радостным детским смехом. Идеальное место для семейного отдыха. Кейт с Джеймсом тут бы понравилось, да и мне самому, как отцу, было бы даже прикольно рассказать своим детям о том, как старатели намывали золото на время золотой лихорадки.
Стальная дверь распахнулась, и вошли две нацистские стервы – статные, видные девки ростом под шесть футов, в полном гестаповском облачении, с моноклями и дуэльными шрамами. Щелкнув высокими каблуками своих ботфортов, они встали по стойке смирно с двух сторон от двери. Последней вошла ослепительная красотка, тоже в шесть футов ростом. Она натянула резиновые хирургические перчатки и громко щелкнула пальцами. Ее высокие сапоги выбивали зловещую дробь по каменному полу. Офицерская эсэсовская фуражка была лихо сдвинута набекрень. Черная рубаха булла расстегнута до пупа, открывая строгий черный бюстгальтер, украшенный двумя красными свастиками. Она закурила длинную тонкую сигарету, которую достала из стильного серебряного портсигара. В общем, картина ясна. А, ну, да… черные, лоснящиеся чулки и проклепанные кожаные трусики… такие жесткие, прямо хрустящие… у меня на такое всегда вставало… вот и сейчас…
Она подошла ко мне и приподняла мне подбородок набалдашником на рукояти своего хлыста для верховой езды. Я чувствовал запах «Шанели» и озона. У нее были яркие голубые глаза: кислотно-голубые. Она выдохнула сигаретный дым мне в лицо – сквозь влажные порнографические губы.
– Ну что… – сказала она, лаская мне яйца рукой в хирургической перчатке. Мой член, узревший Медузу, обратился в гранит. Она принялась возбуждать меня, игриво водя языком по моему левому соску, а потом вдруг резко отпрянула и рассмеялась. Я завопил – 96 децибел абсолютной агонии, – когда мой член буквально взорвался болью. Искры посыпались, как фейерверк. Голубоглазая стерва взялась за рубильник и увеличила напряжение. Мой член дергался, словно взбесившийся отбойный молоток, яйца стали как два пылающих солнца, готовые вспыхнуть новыми звездами; из глаз у меня били синие молнии.
Она выключила свою адскую машину так же внезапно, как и включила, и я уставился в ужасе на свой дымящийся член, похожий теперь на обуглившуюся сосиску.
– Ну, что, красавчик-шпион, тебе понравилась моя сексуальная игрушечка?
– Я не шпион, тупая ты сука! – я выплюнул ей в лицо сгусток зеленой мокроты. Мне хотелось ее убить. Она хлестнула меня кнутом по измученному обожженному члену и рассмеялась, когда я завопил от боли. Потом она снова включила свою машину, и мой член взорвался двумя синими молниями. – Я, бля, исследователь! Полярник! Я собираюсь спасти… ААААА!.. мир!..
