Крэг Клевенджер - Дермафория
Глава 16
Просовываю пальцы под рубашку, к той полоске плоти над бедрами, что так приятна на ощупь, особенно в темноте. Но тебе это не нравится. Те места, которые люблю поглаживать я, у тебя в числе нелюбимых. Ты отстраняешься, контакт слабеет. Мой член, как некий имплантированный протез, лишен ощущений, но тяжел, напряжен и туг, как полицейская дубинка. Включаю лампу. Я высоко над землей. Парю в центре галактики, между звезд. Как я попал туда и куда исчезла ты? Десять медленных, глубоких вдохов и перед глазами проявляются бледные пятна стены, квадратные призраки старых фотографий как ожоги от солнечного света.
Пузырек лака — узелок пылающей желтизны из сердца нашей звезды. Одна из звезд смещается, и мой мозг возвращается на место. Стены, потолок и пол покрывают полчища жучков, каждый из которых помечен желтым лаком и каждый мерцает под ввинченными в лампочку черными лучами. Они пометили меня, а теперь и я пометил их. Докладывать им не о чем. Я ничего не делаю и просто лежу на кровати с воспоминаниями и вертикально торчащим членом, но при этом как будто плыву по вселенной. Крики из соседней комнаты и стук двери пугают козявок, и созвездия дрожат и сдвигаются. Распадается Орион, меркнет Скорпион, галактика рушится.
Я не сплю уже несколько дней с тех пор, как очнулся с пустой головой, и вот теперь в мгновение ока все эти дни исчезли. Их сожрали мухи. Мухи времени питаются гниющими часами. Мухи времени сталкиваются с остальными насекомыми. Каждый наплыв слабости приносит волну памяти, тянущую меня назад. Я сопротивляюсь течению, отбрыкиваюсь, задыхаюсь и хватаю ртом сон, пытаюсь выбраться на поверхность, но память сильнее, и я захлебываюсь и тону в пробуждении.
Истерия приходит волнами. Быстрее всего система оповещения срабатывает на черных джанки, грабящих винные магазины. Вой поднимается такой, что режет уши и провоцирует рост опухолей. Подростки из пригородов, опустошающие шкатулки с драгоценностями и медицинские аптечки, шумане вызывают. Сигналы поступают отовсюду, и, как ни старайся, отключить этот акустический шум окружающей среды не получается. Частота то повышается, то падает вместе с новостями об арестах знаменитостей, похищении белых детей и случаях передозировки в среднем классе. Бездомные наркоманы и одурманенные крэком проститутки мрут ежедневно и дюжинами, но их никто не замечает. Задержание с пакетиком в кармане сынка какого-нибудь политика отзывается взрывом общественной активности. Все, что появляется на улицах, родилось в высоких кабинетах, было запатентовано и впрыснуто в кровеносную систему общества — панацеи поступают одна за другой. Потом в змеиных маслах обнаруживается дефект, отчаявшиеся домохозяйки натыкаются в поисках Больше на каменную стену и в отчаянии берут пример с улицы. Политтехнологи переписывают историю, и захватившая средний класс эпидемия Больше становится эпидемией цвета кожи и преступлений. Подобное повторяется из года в год, так что по пульсации нового сигнала можно сверять часы.
На этот раз вышло иначе. Согласно одной теории, то было лекарство от болезни Альцгеймера, по другой — от аутизма. Все, однако, сходились на том, что средство экспериментальное, что оно проходило испытания и каким-то образом распространилось на улицу и в клубы.
Началось с того, что какая-то девчушка несколько часов провела, свернувшись в калачик и отчаянно вопя, после чего вскрыла вены в ванной. Сообщившая об этом газета писала, что в детстве погибшая неоднократно подвергалась истязаниям со стороны сводных братьев. Крики жертвы они заглушали тем, что с помощью деревянной ложки запихивали ей в рот посудное полотенце. Жизненный опыт и воспоминания определяли характер схожих галлюцинаций у других молодых людей, как мужчин, так и женщин. Так один парнишка в кровь разбил руки и даже сломал кости пальцев, когда, отражая нападения воображаемых противников, попытался послать в нокаут противопожарную дверь. Попробовавшие новый состав рассказывали, что ощущали прикосновения пальцев, ладоней и губ, чувствовали теплые материнские объятия, ласки давних любовников, жаркие танцы терзающих чресла стриптизерш, заново переживали первый — или последний — сексуальный опыт. Одних невидимые пальцы сжимали неумолимой, холодной хваткой мертвецов, других нежно поглаживали.
На улице новый продукт называли то «скином», то «крэдлом», но чаще — и именно это словечко вошло в моду — «дермой» или «Д». В других кругах, особенно среди порностарлеток, он проходил под иными именами, обычно женскими. Кто-то называл его «Пандорой», кто-то просто «Улетом». Сленг еще не устоялся. Новые уличные термины выскакивали раньше, чем полиция успевала привыкнуть к старым. Все зависело от вашего личного опыта, и некоторые пробовали товар только раз.
Появление нового запрещенного наркотика подбросило дровишек в костер гнева озабоченных родителей, теряющих популярность политиков и проповедников, отозвалось опросами общественного мнения и сбором средств. Толпы, марширующие с вилами и факелами, понятия не имели, против чего они выступают.
Истерия подгоняла спрос, и Хойл спешил воспользоваться ситуацией и урвать свой кусок. Если бы я знал, чем все обернется, то провел бы обратный инжиниринг образца еще до того, как в дверь постучал Уайт. Я же думал, что главное — не попасть в одеяло из металлической сетки.
Сон трогает глаза нежным поцелуем, и мышцы расслабляются. Что-то кусает меня, и я с ожесточением, как кожаным ремнем, хлопаю себя по груди. Ожидаю увидеть на ладони разбрызганные внутренности, дымящиеся проводники и резисторы, но вижу только темноту. Исчезли даже скопления звезд-тараканов и пожирателей времени. Игривый сон испуганно отступает и, будто дикий кот, прячется в трещину мозга. Еще один укус, на сей раз сзади, в шею. Рука замирает в нескольких дюймах от повязки.
Выбираюсь из постели, включаю верхний свет. Выставка захваченных образцов расширилась и демонстрирует последние достижения наномонтажа. Краем глаз замечаю, как черные пятнышки разбегаются по трещинам и швам, но одно замирает, надеясь затеряться, слиться с окружающим фоном, — научился не попадать под тяжелый каблук. Беру пузырек с лаком для ногтей и тихонько, сводя к минимуму вибрацию, приближаюсь к стене. В последний момент он бросается к щели, но я все же успеваю брызнуть ему на спину лаком. Ловкость приходит с опытом.
Грудь, живот и руки покрыты красными рубцами. Чувствую, на спине их еще больше. Одному Богу известно, какая зараза содержится в слюне этих тварей и сколько яиц уже проходят инкубационный период в моих ранах. И может быть, головки насекомых, обосновавшись в подкожных слоях и паразитируя на мне, отращивают новые туловища, выбрасывают в мою кровь отходы жизнедеятельности, а потом, созрев, расправят крылышки и выпорхнут из открывшейся язвочки. Кожа горит. Надо бы принять душ, обтереться водкой и борной кислотой и сжечь простыни.
Меня кто-то слушает. Просыпающийся мир растекается со скоростью света через миллионы нервных КПП, и одна из миллиарда пылинка издает трубный глас. Треск ветки под ногой охотника, плач ребенка двумя этажами ниже, человек за дверью.
Сердце, точно маленький взбесившийся грызун, пытается прорваться сквозь легкие; запертая в клетке из ребер сердитая обезьяна носится по стенкам, снова и снова нажимая кнопку звонка, но ничего не происходит. Тихо, как оседающая пыль, я пробираюсь по лабиринту скрипящих половиц и прижимаюсь ухом к двери. Я слышу все, словно вслушиваюсь в миллионы сигналов, просачивающихся сквозь бумажные стены осиного гнезда. Шипение поступающей под давлением воды, дрожь прогибающихся сводов, шаги внизу и вверху, глухой металлический звон падающих из автомата банок с содовой, кувыркание летящих в прорезь монет, шорох механизма, выбрасывающего орешки или сигареты. Я слышу работающий в холле телевизор и сотни других разносящихся по «Огненной птице» звуков: смеховые трэки ситкомов, визг шин при автомобильной погоне, рев обезумевшей толпы. Я слышу шум драки, телефонные звонки, жужжание электричества в проводах, голоса, хруст челюстей прогрызающих обои жуков, шмыгающих в подвале отеля крыс, которые ведут там настоящее сражение с другими претендентами на недвижимость, муравьями. Вот такой слышит «Огненную птицу» Господь.
Боль от укуса пробегает по нервам ноги. Чешу через брюки, надеясь, что раздавлю мерзавца раньше, чем он доберется до паха. Крыса хлещет хвостом по босой ступне и, прежде чем я успеваю отреагировать, хватает зубами за свод стопы. Тру ногой о ногу и, наклонившись, осматриваю комнату, пытаясь обнаружить дыру, через которую эта тварь приходит и уходит, когда ей вздумается, словно она здесь хозяйка. И в этот момент дверная ручка поворачивается. Замираю. Снова прижимаю ухо к двери, и шум опять наплывает. На этот раз ухо улавливает мое собственное, произнесенное шепотом имя. Голос чувствует, что я его слышу. Ручка поворачивается, как только я отвожу глаза, и останавливается, когда поворачиваюсь к ней. Он молодец, тих как тень. Копы уже давно выбили бы дверь сапогами, снесли с петель — как это делает сам Бог. Местные джанки только того и ждут, как бы обчистить комнату, когда я выйду. Тот, кто разбросал по номеру жучков, знает каждый мой шаг. Кто-то там хочет достать меня, когда я здесь.
