Заза Бурчуладзе - Надувной ангел
– Чайку тебе налить?
Чикобава присел на стул, вместо ответа пожал плечами – ему было все равно, нальют чай или нет, он ни к чему не притрагивался.
Гурджиев достал пакет с изюмом из шкафа, высыпал на тарелку. Нико прислонился плечом к стене у входа на кухню.
– Хочешь, я тебе сделаю гоголь-моголь? – спросил Рай. – С корицей.
– Нет, спасибо, – сказал Нико, – поздно уже.
– Спать хочешь, дружок?
– Да, – Нико зевнул в кулак, – что-то начинаю вырубаться.
– Ну, иди, иди, ложись. Нам еще о многом надо поговорить, – Гурджиев повернулся к Чикобаве: – Не так ли, хабиби?
Хабиби кивнул, похрустывая шеей.
С той ночи Нугзар Чикобава так и остался с Гурджиевым. Горозии только изредка захаживали на старую квартиру – до переезда на новую решили остановиться в гостинице «Рэдиссон». Прежде всего из-за зловония Чикобавы, которое с каждым днем становился все невыносимее.
Как Нино и собиралась, она сразу написала заявление и ушла с работы. Теперь она коротала дни в номере, лежа на кровати перед телевизором либо просматривая журналы у крытого бассейна гостиницы. А Нико, измученный, возвращался в номер поздно вечером.
Обустройство квартиры обернулось целой философией – со своими традициями, мистикой, добродетелям и медитативной практикой. Как выяснилось, на одной только интуиции тут далеко не уедешь: нужно владеть и тайными, сокровенными познаниями. Так, гостиная – не только диван с креслами, стол и полки. В той же гостиной непременно должен находиться пастельного цвета ковер, а в углу должна стоять высокая стеклянная ваза, наполненная слоями цветного песка, как выяснилось. На полках следует разместить несколько предметов геометрической формы, разбросанных с изящной небрежностью, где-то между DVD и толстой, как пенек, ароматизированной свечкой. Желательно, чтобы на стене висела фотография или картина с улицей неопознанного мегаполиса либо постер какого-нибудь ретрофильма – такой подойдет любому интерьеру. Занавески – тема отдельного разговора. Тем более что еще предстоит определиться: занавески или жалюзи?
– Здесь можно жалюзи, – манерно изогнув ручки, сказал нежным женским голосом стоящий в пустой гостиной дизайнер Коки и повернулся к Нико: – В спальне – шторы… с тюлем.
В такие важные минуты Нико очень не хватало жены – без нее он побаивался принимать решения. Но Нино в это время находилась в другом измерении. И дело не в том, что сейчас она лежала в шезлонге у бассейна, а в том, что в последнее время она настолько погрузилась в себя, что совсем не интересовалась происходящим вокруг. Никакого бизнеса, только личное. Так что, будь она сейчас здесь, все равно ничем не смогла бы помочь.
Естественно, долго так продолжаться не могло, рано или поздно Нино непременно выйдет из своего полунаркозного состояния. Впрочем, все происходящее сейчас Нико принимал как данность и старался не беспо коить лишний раз жену.
Нанять дизайнера из агентства пришлось после того, как Нико понял, что не сможет обустроить квартиру самостоятельно. Этому Коки было около двадцати лет, младше Нико, он выглядел как псевдопанк, свихнувшийся от кетамина, в одной руке он держал айпэд, а вторую руку часто манерно изгибал. Никакого доверия не внушали его рваные кеды, узкие, брючки до щиколоток с шахматным рисунком, куча браслетов, намотанный на шею холщовый шарфик, пирсинг в ноздре и рыжий хохолок на голове, делавший его похожим на удода. А ведь если присмотреться, во взгляде парня читалась космическая мудрость.
Этого Нико, конечно же, не заметил, но зато понял – Коки точно знает, где что должно стоять и висеть. Этот кибердаос был способен расставить все вещи в их истинном порядке.
– Здесь будет стоять музыкальный центр… здесь торшер… – Коки махнул ладошкой к стене: – Там повесим постер «Барбареллы».
– Не слыхал. Фильм какой-нибудь старый? – спросил Нико.
– Ну да, не новый. «Барбарелла. Королева галактики»…
– Не смотрел, – признался Нико.
– Да и не надо… Я тоже не видел «Нефритового императора», однако ношу же, – тут Коки манерно вывернул кисть.
Нико только сейчас заметил на одном из его браслетов маленькие пластмассовые фигурки животных, похожие на детские витаминные пилюли. Среди них выделялся белый человечек в мантии, расшитой золотыми дракончиками, размером с вишню и гладкий, как перламутр, с решетом в руках, равнодушным лицом, узкими глазами, длинными опущенными усами и короной на голове. Нико показалось, что человечек подмигнул ему.
Пауза немного затянулось.
– Можно повесить постер другого фильма, – Коки достал айпэд, провел по нему указательным пальцем, показал экран Нико: – Какой-нибудь из них.
У Коки в айпэде оказалась целая галерея постеров. Нико мельком глянул на экран:
– Пусть будет «Барбарелла», – сказал наконец, – королева галактики.
Человечек подмигнул ему еще раз.
* * *В это время Гурджиев заставлял Чикобаву читать священные тексты. Дело в том, что у того оказался завидный талант к заучиванию наизусть. И этот талант с каждым днем только расцветал. Чем больше Чикобава каменел и смердел, тем лучше все запоминал. И Рай решил научить его церковным гимнам и песнопениям. Тот учил, прилежно и ревностно. Он уже не мог садиться, но дни и ночи напролет погружался в учение. Теперь он был одет в странную одежду, походившую одновременно на платье дервиша и рясу священника. Ее Гурджиев собственными руками сшил из разных черных лоскутов. Старую одежду он сжег в лесу Мтацминда – на всякий случай. Он совсем забыл, что, согласно старому суфийскому поверью, сжигание одежды означает физическое исчезновение личности. А ведь кто-кто, а Гурджиев должен был помнить суфийские поверья.
Между тем Нугзар порядком оброс седыми волосами и бородой, лицо его полностью почернело, а правый глаз совсем засох и запал. Зато окровавленный левый глаз светился как у киборга. На чем бы он ни сфокусировал взгляд, там появлялась красная точка, как от лазерной указки. Даже родная мать и та не смогла бы опознать в этом почерневшем Нугзара Чикобаву.
По всей видимости, Гурджиев создавал из него некоего робота, которого программировал по-своему. Чикобава уже сильно отдалился от нормы: обычный человек таких условий не выдержал бы. Теперь он не нуждался ни в еде, ни в сне, ни в чем остальном, жизненно необходимом. Каждое утро Гурджиев раздевал его догола, клал на разложенный на полу целлофан и разминал каждую мышцу и сустав, не исключая челюсти и язык, подолгу тщательно смазывал и массировал машинным маслом – чтобы тот не одеревенел окончательно.
Вначале Гурджиев чем только не пытался смягчить дубеющую кожу Чикобаве – начиная с питательных и увлажняющих кремов, разложенных на туалетном столике спальни, и заканчивая самыми разными видами бальзамов. Однажды даже побрызгал антизагарным спреем. Но ничего так не помогло Нугзару, как обычное машинное масло, чье лечебное свойство Рай обнаружил совершенно случайно.
В тот день, рыская в поисках черной ткани для рясы Нугзара, Гурджиев заглянул в кладовку и нашел не черную ткань, а наполненную черноватой жидкостью пластмассовую банку. Долго не раздумывая, сразу намазал Чикобаву, а тот, как по команде, тотчас стал хрустеть намного меньше. И кожа, если и не стала до конца эластичной, приобрела некоторую упругость. Рай не заметил, что из нагроможденных в кладовке книг нарочито высовывалось одно ветхое издание с выцветшей золотой надписью на корешке: Грибоедов. Кто-то или что-то настойчиво и тщетно старалось устроить встречу этих двух великих духов.
При каждом массаже Фуко недовольно рычал – ревновал, что внимание уделяется другому. Иногда пытался слизывать масло, но Рай не давал: «Нельзя, фу!»
– Не обижаешься, хабиби, что обрабатываю тебя этим маслом? – то и дело спрашивал Нугзара Гурджиев, массируя его тело.
– Н-нет, – хрипел Чикобава.
– И не надо, – Гурджиев который раз уже повторял ему: – Ты же видишь, что помогает. Человек – это машина, хабиби.
А тому массаж так или иначе помогал. Скрипа стало меньше, простые движения начали удаваться. Рай очень хотел, чтобы Нугзар мог вертеться, как дервиш, или крутить педали велотренажера, но пока это было невозможно себе представить. То, что после смазки маслом он мог медленно перемещаться по квартире и держать книгу, уже было большое дело. Главное, чтобы читал хотя бы кондаки и икосы. И Чикобава, подобно пустыннику, молящемуся на столпе, стоял в углу гостиной и все ночи напролет тихо бормотал акафисты и тропари. В освещении не нуждался – своим лазерным глазом он прекрасно видел в темноте. Единственное, увлекшись чтением, он иногда непроизвольно повышал голос и будил съежившегося на диване Гурджиева. Тот рычал ему:
– Тише ты, елки-палки!
Покаянные песнопения
В старую квартиру Горозии заходили так редко и ненадолго, что почти не замечали успехов вставшего на путь веры Чикобавы. К тому, что стоящий в углу гостиной облаченный в рясу Нугзар без конца читал молитвы, они уже привыкли. Иногда он даже тихо распевал. Что они замечали, так это смрад, который с каждым их визитом становился все более невыносимым. В комнате стояла резкая смесь запахов падали, пыли, моторного масла и псины, к чему примешивался тонкий, сладковатый аромат медовой свечки. Обстановка все больше напоминала квартиру, в одного из обитателей которой вселился дьявол, а другие жильцы пригласили экзорциста для его изгнания. Усиливая это впечатление, Нугзар бормотал молитвы при свете желтоватых медовых свечей. На стене висела приколотая кнопками бумажная икона святого Маврикия, которую Гурджиев вырезал из старого «Оракула». Если бы не лазерный глаз Чикобавы, можно было бы подумать, что это его фото – Нугзар и Маврикий были похожи, как близнецы. Поскольку вся квартира была в пыли, а стены и пол замызганы маслом, стекающим с тела Чикобавы, создавалось впечатление, что злой дух изгадил все вокруг зловонным гноем и кислой слизью.
