Заза Бурчуладзе - Надувной ангел
Нино казалось, что ее саму взбалтывали, наблюдали за ней со стороны. Быстро повернув голову, она вдруг поймала пристальный взгляд Гурджиева: тот сидел в кресле между прилавками и улыбался ей с лицом неподвижным, как у статуи. По спине у Нино пробежали мурашки, и колени так подкосились, что не обопрись она о тележку, прямо там и растянулась бы. Гурджиев пошевелил губами, не спуская с Нино близоруких глаз навыкате. Он молча, неуклюже дышал, только грудь вздымалась и слегка колыхался дряблый подбородок. Зрачки так плавно расширялись, сужались и снова расширялись, будто в глазницы были встроены маленькие камеры слежения. Нино ясно увидела, как вдруг заполыхало на среднем пальце правой руки Гурджиева серебряное кольцо. Сияние становилось все более ослепительным. Как будто в кольце кипела какая-то энергия, которая не уже помещается внутри и вот-вот выплеснется. Все было поглощено туманом – Нино видела только раскаленное кольцо, а точнее, маленький светящийся круг, который глухо гудел и с треском метал цветные искры. Выгравированные на перстне фигуры принимали все более четкие очертания: стоящий на одной ноге журавль, человек с птичьей головой и обычный петух… А те три похожие друг на друга птички с большими телами, маленькими головками и орлиными клювами вообще вылезли из кольца, расправили крылья и полетели к Нино. Их сияние слепило Нино, и все же она увидела, как все трое соединились в воздухе в одну птичку… И теперь уже один огненный кондор летел к ней со свистом, рассыпая искры. Из его клюва вырывалась черная сажа. От птицы исходила такая энергия, что Нино не выдержала и откинулась на спину прямо на свою тележку. Та неожиданно оказалась удобной, как гинекологическое кресло. Нино машинально раскрыла полусогнутые ноги и обнаружила, что на ней был лишь белый махровый халат, и то на голом теле. Халат тут же раскрылся, а на ногах оказались мягкие тапочки. Краем глаза она увидела, что у птицы есть толстый хуй, и он светился красно-желто-белым цветом, как раскаленная спираль рефлекторного обогревателя. Да еще и дергается. Тут Нино сообразила, что птицы не слились воедино, а сидели друг в друге, как матрешки. И хуев соответственно было сразу три. Просто были уложены вместе – как в кабеле параллельно лежат изолированные друг от друга проводники. Нино вдруг ясно почувствовала, как у нее в животе, подобно цветку, раскрылись три раскаленных хуя… и, лишь когда по всему телу растекся электрический ток, она поняла, что искры падали с тех хуев, как цветное пламя с бенгальских огней. Нино будто видела себя со стороны. Точнее, свой светящийся мозг, в котором электрические сигналы хаотично смешивались друг с другом. В это время птица прошипела ей в ухо: «Ничего личного, это всего лишь бизнес».
Когда Нико очнулся от грез о квартире в Ваке, улыбающийся как истукан Гурджиев все еще сидел в кресле, и Фуко также валялся у его ног. Только у Нино блестели глаза, ноздри раздулись и губы высохли – будто их обтерли полотенцем. Изможденная, она совсем не чувствовала ног. В сторону Гурджиева она даже не смотрела, считая его теперь мерзким типом, способным на все. Решила, он преднамеренно проник к ней в сон, чтобы изнасиловать ее. Она не допускала, что сон мог быть всего лишь реакцией на утренний стресс. Иногда сон просто сон, и необязательно искать в нем скрытые знаки и подтексты.
Время шло к одиннадцати, когда с улицы донесся шум машины. Ни один их них не шевельнулся, хотя все трое поняли – Чикобава приехал. Только Фуко вскочил и навострил уши. Нико про себя отметил, что и впрямь не оказался Чикобава Энвером Ходжой, хотя он и понятия не имел, кто это такой.
Гурджиев спокойно встал, вышел в прихожую. Фуко последовал за ним. Нико упрямо продолжал смотреть телевизор – подъемный кран держал связанного толстыми канатами вождя, как вытащенного из воды кита.
Зефирный Сталин
Рай завел Чикобаву в комнату. Фуко шел с ними, махая хвостом. Казалось, у Нугзара окаменели все сосуды и суставы: при малейшем движении он скрипел и хрустел всем телом. От него слегка тянуло падалью, а правый глаз слегка засох. Нугзар застыл посредине комнаты. На нем была та же одежда: белая рубашка, серые брюки и черные ботинки. На запястье те же тонкие часы с кожаным ремешком. Единственное, он полностью посинел, левый глаз еще сильнее налился кровью, а седые лохмы стояли дыбом. Рай достал из маленькой черной сумки свежайшие пачки фиолетовых банкнот, аккуратно разложил их на журнальном столике перед телевизором и, как крупье, придвинул деньги к Горозиям:
– Ваш миллион.
Нино чуть не стошнило, будто цвет хрустящих банкнот перешел к ним непосредственно с лица Чикобавы. На Нико разложенные пачки с пятисотевровыми купюрами тоже не произвели впечатления. Казалось, что денег слишком мало. Какие-то двадцать брикетов фиолетовой бумаги. А ведь на столе реально лежал миллион евро. В комнате пахло свежими банкнотами и падалью.
С улицы донеслись звуки отъезжающей машины. Гурджиев выглянул в окно – «Брабуса» у входа в подъезд уже не было. Фуко начал обнюхивать штанину Чикобавы. Гурджиев зна́ком показал Нугзару на кресло:
– Садись.
Тот сел, заскрипев, как старый шкаф, с трудом согнув одеревенелые конечности.
– Кто знает, что ты здесь? – Гурджиев присел на край дивана.
– Ни-и-кто, – Чикобава еле ворочал языком.
– Что ты сказал водителю, куда поедешь?
– К Манане.
– И Манана не знает, где ты сейчас?
– Не-ет.
– То есть, – Рай каждое слово произносил с выражением и одновременно пристально вглядывался в окровавленные глаза Чикобавы, – никто не знает о твоем местонахождении?
– Ни-никто.
– Очень хорошо, – Гурджиев улыбнулся в усы, протянул Чикобаве раскрытую ладонь: – Дай свой мобильный.
Чикобава с трудом, скрипя и хрустя, достал из кармана брюк телефон, протянул Гурджиеву. Тот открыл аппарат, вытащил батарейку и сим-карту, разобранный на куски телефон положил на стол и вдруг подобрел, будто один исполнял роль и злого, и доброго полицейского. Он сказал Нугзару:
– Напоминаешь мне кого-то.
Чикобава попытался улыбнуться, но не смог справиться с мышцами лица, будто они стали резиновые.
– Арнольд Чикобава приходится тебе кем-то? – допытывался Гурджиев.
Фуко отстал от брюк Чикобавы, оперся головой о колено Гурджиева.
– Н-не знаю, – Нугзар вывернул губу, – кто такой Арнольд Чикобава?
– Был один… – Гурджиев потер ухо Фуко. – Вспомнил просто… Чай? Кофе?
– Пусть будет чай, – захрипел Чикобава.
Горозии молча глядели на штабель денег. У Нико в мозгу работал калькулятор: он снова и снова прокручивал и распределял прокрученный со всех сторон и тысячу раз распределенный миллион. Если бы Нино ничего не имела против, то кроме квартиры в Ваке и мебели для нее этого миллиона хватило бы на дачу в Кикети,[12] и еще на две хорошие машины и, что самое главное, хватило бы на исполнение давней мечты Нико. К счастью, благодаря мировому кризису в Тбилиси все продавалось за полцены. Мечтой Нико была собственная кондитерская, магазинчик сладостей, а при нем – своя пекарня. Чуть ли не наяву видел за слегка запотевшими стеклами холодильника разнообразные торты и разноцветное мороженое, ломящиеся от пирожных прилавки, шоколадные фигурки, завернутые в фольгу, пирамиды печенья, набитые зефиром и цветными конфетами большие прозрачные банки…
Тем временем Нино равнодушно смотрела на фиолетовые банкноты, словно перед ней лежали не наличные, а игрушечные деньги из «Монополии». Это ведь сложно – не задуматься над миллионом хотя бы на секунду. Тем более когда он у тебя в руках. Когда понимаешь, что это твой миллион. Хочешь – закинь в камин, хочешь – сложи самолетики и пусти из окна. Аккуратно разложенные деньги странно подействовали на Нино, погрузив ее в своего рода наркотический анабиоз – тело и мозг полностью отключились. На самом деле ее мозг сейчас был похож на крошечный адронный коллайдер, по которому мысли носились, как элементарные частицы. Из-за этой скорости у Нино и не получалось думать.
Тем временем деньги открыли у Нико второе дыхание. Кроме кондитерской он представил, как ездит по слегка опустевшему осеннему Тбилиси на красном «Феррари»… Вечер, уличные фонари только что зажглись; моросит, силуэт машины красным цветом отражается на мокром асфальте, узкие ручейки дождя криво извиваются по ветровому стеклу. Он пристегнут, подобно пилоту самолета-истребителя, стоит слегка нажать на педаль, и машина полетит пулей – ведь в двигателе заперты пятьсот сумасшедших лошадей, а из динамиков еле слышно доносится какой-то минимал…
Когда Нико очухался от своих мыслей, «Курьер» все еще транслировал без комментариев демонтаж памятника Сталину – подъемный кран так и держал повязанного вождя, как кита, а Гурджиев и Чикобава угощались чаем и беседовали как старые друзья. Точнее, чай пил Гурджиев, и он же вел беседу, а Чикобава неподвижно сидел в кресле, как манекен. С тем же успехом Гурджиев мог бы поговорить и со стеной. Его это не особо волновало – в лице Чикобавы он нашел идеального слушателя. Время от времени он брал с тарелки немного изюма и запивал его чаем, в другой рукой трепал за ухо Фуко, положившего голову на его колено. От удовольствия собака зажмурилась и, казалось, улыбалась.
