Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
— Где? — страшным тихим голосом спросил он.
— У крыльца, барин.
Кроер с тянущимся за ним краем парчи устремился к двери. На ходу остановился.
— Все с окон. Все к двери и не отходить. Иначе — засеку... на земле. Следите, чтобы никто из гостей не сбежал... чтобы трупами лежали к утру.
И почти выбежал из парадного зала.
Пан Юрий бросил одному из мелкопоместных, проводивших их:
— Коней.
— Сейчас, — заспешил тот.
Они ожидали коней, стоя на нижней ступеньке, и смотрели на то, что происходило ниже лестницы, на площадке, укрытой грязноватым истоптанным снегом.
На площадке стоял в окружении трех «голубых» и десятка земских белокурый мужик в распахнутом тулупе. Рукав тулупа был оторван: из большой дыры, как махры эполета, падали на плечо клоки овчины. Обыкновенный мужик лет под тридцать, обветренный, крепкий. Необыкновенными были только глаза. Черные, дремучие, они с неприкрытой ненавистью смотрели на пана Кроера, приближающегося к группке людей беззвучными кошачьими шагами. Это было так, как будто огромная дикая кошка приближать к опутанному тенетами волку. Потому что мужик был связан, Кроер приближался мягко и неслышно.
В стороне от этой группки людей стоял Мусатов. Смотрел как будто в другую сторону, поглаживал щетинистые бакенбарды. Зеленоватые, как у рыси, глаза пробежали по лицам Алеся, пана Юрия, Бискуповича и равнодушно начали рассматривать, будто первый раз видели, блестящие от влаги дикие камни здания, высокие окна, подушки зеленого мха у водостоков.
Хоть куда смотреть, только не на маршалка, запретившего ему делать обыск у Раубича, не на его щенка, который по варварскому обычаю воспитывался среди лапотников и тем самым уже был кандидатом в женихи к деревянной невесте, не на стихоплета, осмеявшего его, Мусатова.
Он ненавидел их ненавистью выскочки и верил, что не за горами то время, когда он сможет отыграться. Император, слава богу, нуждается в верных слугах, а эти смотрели в лес. Сволочи, французская опара, аристократы, вылизанные до подхвостья. Каждый бригадный генерал, путающий «фурор» с «фуражом», выше их, так как верно служит. И, однако, их нельзя взять за глотку просто так, не соткав сети, и вот они стоят молча, ни на что не обращая внимания. Так они стояли бы и перед царем, потому что были выше его по крови. Он мог расстрелять их, но унизить — нет.
И что для них был он, Мусатов? Они позволяли ему убирать отбросы их хозяйства. Вот и все. И этот маршалок сказал однажды о жандармах и полиции: «Афиняне не хотели дежурить в городской охране порядка. Вместо себя они посылали в нее своих рабов. Потому что пускай лучше тебя арестует раб, лишь бы только самому никого не арестовывать».
Сказал, конечно, на утонченном французском языке. Ничего, жандарма презирают, лишь пока он в низших чинах. А перед жандармом в высоких чинах — перед ним трепещут! Перед ним опускают горделиво-спокойные глаза, сразу превращающиеся в жалкие, потому что нет на свете ни единого человека, за которым не было бы вины. Ничего, недолго осталось ждать, пока возвысится и он, Мусатов. Посмотрим, как тогда вы запоете перед ним. А мережа будет сплетена, она будет лежать на каждом. Жандарму в высоком чине многое позволено. Разве не граф освятил место шефа жандармов? Разве не первый жандарм сам император? Наступит время, наша воля будет первой волей в стране. Крамола растет, а, пока она растет, пока ее можно даже выдумать, до того времени жандарм останется первым лицом благословенной империи. И как бы вам, боясь вонючих тулупов и доносов, не пришлось еще навязывать своих дочерей в жены жандармам.
Но пока что стоять здесь не следовало.
Мусатов знал бешеный нрав Кроера, знал, что тот может с горячки совершить такое, чего потом и руками не разведешь, тем более что свидетелем будет сам маршалок. И Мусатов пошел мимо Кроера к лестнице. Проходя, сделал ему приветственный жест.
Кроер улыбнулся, Он понял это так, что Мусатов развязал ему руки. «Что ж, ладно. И какое, действительно, кому может быть дело до счетов хозяина со своим рабом».
Мусатов исчез в доме. И Кроер, дождавшись этого, подошел и остановился шагах в трех от мужика.
— Что, Корчак, недолго пришлось ходить? Погулял — плати.
Безумные глаза смотрели с усмешкой. Корчак молчал. Три человека на крыльце вскинули головы, услышав фамилию.
— Отец, что это он? — спросил Алесь.
— Мразь, — ответил пан Юрий. — Ты не слушай, сынок, мы не имеем права вмешиваться.
Кроер делал то шаг вправо, то шаг влево: рассматривал.
— Так пан Корчак уж и эполет приобрел? В генералы пану Корчаку захотелось. Может, господин Корчак и в императоры метит?
Корчак молчал.
— Метит, — с притворным сожалением продолжал Кроер. — Безграмотный, бедолага. Не читал. Не знает, чем царь Мурашка закончил3.
— Почему не знаю? — отозвался вдруг Корчак с каким-то залихватским отчаянием. — Очень даже хорошо знаю:
Головушка бедная от жара трещит,
Ножки на красном, на железном седле...
В ответ пан Кроер ударил, видимо, не очень сильно, так как был изнурен пьянкой.
Алесь смотрел на это растерянными глазами: он впервые видел, как бьют связанного.
Голова у Корчака не качнулась от удара. С какой-то злобной радостью, от которой звенело в глотке, он сказал:
— Плохо бьешь... А жаль, паночек, что меня по дороге к своим схватили. Ух, как бы из этого выводка дымком рвануло! — Корчак глотнул воздуха. — Жаль... Одного жаль: поквитаться не успел... Жаль... На всех вас петлю, потому что в кресты стреляли.
Кроер отдыхал, и глаза его были мутными от гнева.
— Так у тебя еще и свои были? — тихо спросил он.
— А как же. Не святым ведь я духом жил с жатвы до масленой. Прятали, помогали.
— Где прятали? Кто?
— А это ты уж сам узнай. Я не скажу. Спроси вот у этих панычей на крыльце.
Дремучие глаза Корчака встретились с глазами Алеся.
— Спроси вон у того щенка панского помета. По голове ходили — не видели. А как бы это вскоре мы по вашим головам ходить не начали.
Кроер сделал к крыльцу несколько кошачьих шагов.
— Где это ты, молодой Загорский, по его голове ходил?
Алесь брезгливо смотрел на мешки вокруг безумных глаз Кроера, на его нетвердую походку.
— Где? — дохнул перегаром Кроер.
— Отвяжитесь от мальчика, Кроер, — попросил Бискупович.
Кроер
