Портрет леди - Генри Джеймс
Они пожали друг другу руки, и лорд оставил Изабеллу одну в великолепном зале, среди поблескивающих мраморных статуй. Усевшись в центре, девушка рассеянно оглядывала их, всматриваясь в прекрасные неподвижные лица, словно пытаясь вслушаться в их вечное молчание. Невозможно, по крайней мере в Риме, долго смотреть на огромную коллекцию греческих скульптур, не проникнувшись при этом их благородным спокойствием, которое усмиряет дух, очищает воображение. Я говорю «особенно в Риме» потому, что воздух Рима есть неповторимая среда для подобного рода впечатлений; золотистый солнечный свет пронизывает статуи, великое спокойствие прошлого, все еще столь живого, хотя оно есть не что иное, как пустота, наполненная отзвуком имен, зачаровывает своей торжественной величавостью. Жалюзи на окнах были приоткрыты; теплые тени лежали на мраморных фигурах, которые от этого казались почти живыми. Изабелла долго сидела, зачарованная их застывшей грацией, и ей казалось – вот-вот дрогнут их веки и губы… Статуи четко выделялись на темно-красном фоне стен, гладкий мраморный пол отражал их красоту. Изабелла уже видела раньше мельком эти статуи, но сейчас по-настоящему наслаждалась ими – пусть на короткое время, но она была наедине с ними… Наконец внимание ее отвлеклось от статуй – вошел какой-то турист и, постояв у «Умирающего гладиатора», проскрипел, удаляясь, башмаками по зеркально-гладкому полу. Спустя полчаса, очевидно опередив своих спутников, появился Джилберт Озмонд. Он медленно направился к Изабелле, заложив руки за спину, со своей привычной яркой, вопросительной (но не просящей) улыбкой.
– Как? Вы одна? – удивился он. – Мне казалось, у вас есть компания.
– Это правда. И великолепнейшая. – Изабелла обвела глазами скульптуры.
– Великолепнее, чем общество английского пэра?
– О, мой английский пэр покинул меня некоторое время назад, – ответила девушка намеренно суховатым тоном, вставая.
Озмонд заметил ее тон, но продолжал посмеиваться:
– Так значит, то, что я слышал, правда? Вы не слишком жалуете его светлость?
Изабелла несколько секунд смотрела на поверженного гладиатора.
– Неправда. Я испытываю к нему искреннее уважение.
– Именно это я и имею в виду! – воскликнул Джилберт Озмонд с таким веселым видом, что его слова требуют пояснения.
Мы уже знаем, что сей джентльмен обожал все оригинальное, редкое, все самое лучшее и изысканное. Теперь, когда он познакомился с лордом Уорбартоном – совершенным, по его мнению, представителем своего народа и ранга, – мысль заполучить в свою собственность юную леди, которая была способна отвергнуть столь благородную руку и потому вполне заслуживала занять место в коллекции раритетов Озмонда, обрела новую привлекательность. Джилберт Озмонд был высокого мнения о британской аристократии – он никогда не мог простить провидению того, что оно не сделало его английским герцогом, – и потому мог оценить необычность поступка Изабеллы. Женщина, на которой он соизволил бы жениться, и должна была бы совершить нечто в этом роде.
Глава 29
Как мы знаем, Ральф Тачетт, по причинам хорошо известным только ему самому, весьма нелестно отозвался о Джилберте Озмонде; но ни разу во время пребывания в Риме сей джентльмен не подтвердил своим поведением это мнение. Он постоянно проводил часть дня с Изабеллой и ее компанией, проявляя себя исключительно добродушным и приятным человеком. Невозможно было не почувствовать этого, и было совершенно непонятно, что же Ральф мог поставить ему в упрек. Ральфу пришлось признать, что в данный момент Озмонд являлся превосходным спутником. Его чувство юмора было безупречным, знания – универсальными, а манеры – самыми изысканными в мире. Он никого не утомлял – Джилберту Озмонду никак не подходило определение шумного человека, он ненавидел чрезмерные выражения чувств. Иногда даже Изабелла казалась ему чересчур пылкой и слишком резкой в суждениях. Это единственное, в чем он мог бы упрекнуть девушку, и в противном случае недостатков у нее не было бы вообще. Озмонд не был поверхностным человеком, часто погружался в размышления – и в эти последние дни римского мая он испытывал огромное удовлетворение, блуждая под пиниями виллы Боргезе, любуясь бурным цветением клумб и замшелыми мраморными изваяниями. Ему все нравилось; еще никогда не было так, чтобы ему столь многое доставляло удовольствие одновременно. Обновлялись старые впечатления, забытые радости; однажды вечером, вернувшись в свой номер в гостинице, он написал маленький сонет под названием «Вновь в Риме». Дня два спустя он показал свои написанные по всем правилам, мастерски исполненные вирши Изабелле, пояснив, что в Италии принято в знаменательные минуты жизни отдавать дань музе.
Озмонда редко посещало чувство абсолютного блаженства; он любил оставаться один, слишком остро он ощущал присутствие чего-то чуждого. Но сейчас он был счастлив – счастливее, чем когда-либо в жизни, – и это чувство имело серьезное основание. Это было простое чувство успеха – самое приятное ощущение в человеческом сердце. Озмонд отнюдь не часто испытывал его и часто говорил себе: «О, нет, я не избалован. Определенно, я не избалован. Если мне удастся достичь успеха прежде, чем я умру, это будет только заслуженно». Впрочем, нельзя было сказать, что успех был ему совершенно незнаком. После недолгих раздумий ему удалось убедить себя в этом. Но одни победы были теперь уже очень давние, другие слишком легковесны. Нынешняя далась ему с меньшими трудностями, чем он ожидал, но она досталась ему легко или, скорее, быстро потому, что на сей раз он сделал огромное усилие, более мощное, чем, как ему казалось, то, на которое он был способен. Жажда триумфа – в той или иной области – являлась мечтой его молодости, но с годами условия, на которых можно было достичь успеха, казались ему все более грубыми и омерзительными, и, таким образом, мысль приложить большее усилие полностью теряла свою привлекательность. Она, конечно, не умерла, а только «уснула», и возродилась после того, как он познакомился с Изабеллой Арчер. Любое предприятие, в котором шансы на провал были довольно значительными, никогда не привлекало Озмонда. Одна возможность поражения вызывала в нем тошноту – по его мнению, оно оставило бы несмываемое пятно на его жизни. Сейчас же он «всеми фибрами души» ощущал приближение успеха – и это чувство было настолько сильным, что в сложившейся ситуации, чтобы приблизить час победы, ему было даже приятно приложить усилие. Вспышка интереса к Изабелле Арчер полностью соответствовала всему вышесказанному, поскольку девушка понравилась ему с первого же взгляда. Он понял, что она испытывает симпатию по отношению к нему, и потому, в свою очередь, почувствовал симпатию к ней. Также мы знаем, что сей джентльмен старался избегать всего вульгарного или пошлого, и в этом смысле в связи с нашей молодой леди в нем не
