Избранные произведения - Пауль Хейзе
Когда Виктор хотел зайти к нему еще раз, его не пустили.
До сих пор ему ни разу не встретилась Псевда, осталось нанести всего только один визит: госпоже Келлер, жене кантонального советника. После этого можно и уезжать, скажем, в понедельник, ну, самое позднее, во вторник. Дважды уже являлся он к ней с визитом, но не заставал дома; сегодня он предпринял третью попытку — и снова неудача. Кажется, не судьба. Что ж, тогда еду в понедельник. Но тут от нее пришла записка: в следующую среду, после обеда, его приглашали на чай. «В среду после обеда у меня собирается «Идеалия», вы встретите у нас несколько интересных людей, возможно, будет даже музыка». Даже музыка, — повторил он, — музыка как венец развлечений! Интересные люди, «Идеалия»! В программе не было ничего привлекательного, к тому же самое позднее во вторник он собирался уехать. Но ему не хотелось отказывать уважаемой даме, которой он был многим обязан. «Быть по-вашему! В конце концов, что я теряю?» И он согласился, правда, без особой охоты.
Советница приняла его с прежней сердечностью, но была слегка тороплива и рассеянна.
— Мы ждем Курта, — сияя счастьем, объявила она вполголоса, словно выдавая ему секрет.
— Курта? Где-то я уже слышал это имя.
— Быть не может, — горячо заговорила она, — чтобы вы не знали Курта! Впрочем, это простительно для того, кто только что приехал из-за границы. — И она начала превозносить Курта, как это умеют делать женщины, подчиняющиеся голосу сердца. Он-де наделен всевозможными добродетелями и талантами. Одним словом, гений! Да еще какой! И при этом отличается поистине трогательной скромностью… А какая изысканность! Он сама любезность!.. — Ну и тому подобное.
Виктор улыбнулся. Она все такая же, госпожа советница, все тот же восторг в голосе, когда она говорит о понравившемся ей человеке. Он понял, что ему здесь отводится роль одного из восторженных почитателей Курта, это его слегка расстроило, он едва не пожалел, что пришел.
Совсем другим тоном, как оперная певица, переходящая на речитатив, она снисходительно добавила:
— Его сестра тоже здесь; мне кажется, вы ее уже когда-то встречали, это госпожа Вюсс.
А, наконец-то! Глубоко вздохнув, он приготовился к мщению. «Только не перепутать! Отличать одну от другой, наказать не Имаго, не Тевду, а только Псевду, предательницу! И не стучи так громко, ты там, в груди!» Собравшись с духом, он вошел.
Верно, так и есть! Там сидела она, двуличная, склонившись над нотной тетрадью, в сиянии украденной красоты, красоты Тевды, овеянная поэзией преданных ею воспоминаний. Но как же она похожа на Имаго! Просто до невозможности. При виде ее кровь его заметалась в жилах, в ушах шумело и звенело так, словно с ночного столика свалился и затарабанил будильник. «Все добрые духи, придите ко мне на помощь», — испуганно молился он. Но где же, о горе, где они? Никто не пришел на помощь.
Он кое-как перенес процедуру представления, приветствия и поклоны. Как-то она поздоровается с ним? Смотри, вот она скользнула по нему взглядом! Равнодушным, словно по постороннему. Из вежливости приподнялась чуть-чуть и снова спокойно воткнулась в свои ноты.
— И это все? — спросил он, оцепенев.
Нет, это было не все. Рядом с ней стояла чашка со взбитыми сливками; она поглядывала на нее с нежностью, несколько раз оглянулась, убеждаясь, что никто за ней не наблюдает, и стыдливо позволила себе откушать пол-ложечки; наконец, осмелев, съела две или три полных ложки.
Вот так прием! Оказанный ею ему! Стыд и срам! Он гневно сверлил ее лицо осуждающим взглядом, пока рассудок не одернул его: «Послушай, Виктор, не воображай, что она замечает, как ты напускаешь на себя возвышенный вид». Он успокоился и уставился на нее бессмысленным взглядом, растерянный, словно больной на операционном столе в ожидании того, что врач возьмет в руки — ножницы или скальпель.
Пока он сидел как в дурмане, до него против воли долетал шум разговоров, бессвязные обрывки фраз: «Протестантские сельские дороги в лучшем состоянии, чем католические»… «В третьем акте герой становится без вины виноватым»… «Курт тоже там был?» «Гений всегда пробьет себе дорогу»… «У Курта был удачный день?»
А что сейчас изречет она? Как тогда, с задушевными нотками ласкового голоса? Долгое время он ждал напрасно. Но тише, тише! Вот она прислушивается к разговору. Она хмурит брови, ее черные глаза сверкают, она открывает рот. «Да что вы! — восклицает она. — Все вежливые люди в той или иной мере двуличны!»
Это прозвучало столь неожиданно, что он звонко рассмеялся.
Она медленно повернула голову в его сторону и искоса взглянула на него. «А что до тебя, — говорил ее взгляд, — то с тобой все кончено!» И, отворачивая от него голову, она мысленно послала ему еще несколько фраз, которые он понял быстрее, чем ему хотелось бы. «Что вы хотите от меня? Почему вы взираете на меня с такой миной, будто хотите напомнить о чем-то очень важном и существенном? Если вас волнуют воспоминания о прошлом, тем хуже для вас; пеняйте на себя, а меня оставьте, пожалуйста, в покое, а не то смотрите! Сегодня имеет цену настоящее, завтра будет иметь будущее; мой муж и мое дитя для меня все, вы же — ничто».
Это были не ножницы и не скальпель, это была ужасная пила. Боль и гнев принялись вместе расшатывать его с таким трудом сохраняемое самообладание. «Как она смеет? Вместе с дурацкими привесками ее никому не нужного брака — мужем, ребенком и прочей домашней утварью — она хочет изгладить из памяти бессмертную картину «второго пришествия»?!
И снова в его ушах зазвучали обрывки разговоров. Слева: «Вы в самом деле думаете, что Курт еще придет?» — «Уже четыре часа! Все, он опять не придет!» — «А я утверждаю: придет». Справа: «Льстивые придворные». «Безотрадная семейная жизнь в больших городах». «Бездуховные развлечения
