Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
Павел резко повернулся в поисках входа в потайной кабинетик, и взгляд его мутных глаз, казалось, провалился в голубоватую бездну. Это была вечерняя глубина большого настенного зеркала в позолоченной раме. Однако ему показалось, что через зеркало он вываливается из дворца и плюхается на ту сторону жизни…
— Сюда! — коротко и дико взревел он, отскакивая назад. Собственный голос донесся до него глухо, будто из какой-то руины.
Камер-паж, наряженный в бархатный кафтан с кружевами и напудренный, как девушка, вбежал из-за портьеры.
— Света! — снова, как утопающий, крикнул Павел.
Дрожащий паж бросился зажигать скрытые по углам зала светильники, загораживая собой каждую свечу, которую зажигал. И это тоже было следствием постоянно повторявшегося приказа царя: не зажигать свечи, стоящие открыто. Каждый открыто стоявший светильник колол ему глаза, как пикой, делал тени слишком черными, резкими и угловатыми. Поэтому все светильники обязательно должны были зажигаться скрытно, а потом закрываться прозрачными алебастровыми колпаками, чтобы яркий свет, проходя через молочно-розовые абажуры, заставлял бы тени таять, стирая все их резкие контуры. Нельзя было также вешать одно зеркало напротив другого, чтобы не создавать этих колодцев в стене, игру одной ведущей в никуда глубины с другой…
Но безумие было проворнее. Мистический страх — сильнее. Он насмехался надо всеми этими наивными уловками. В хмурой торжественности больших залов со складчатыми портьерами на высоких дверях, с картинами и балдахинами всех этих хитростей едва хватало. Царь терялся здесь, подобно маленькому зайчику в пасти дракона. Животный страх искал его самого, царя Павла, и никакой другой добычей он не был готов удовлетвориться…
— Оставь, морда! — сипло прорычал Павел на камер-пажа. — Вспомнил теперь, что надо зажигать свет! Где принц? Где Александр?!
— Его высочество соизволили выехать, — последовал ответ. — Сразу же после полудня. К своему другу князю Чарторыйскому.
— Шляется бездельник, — пробормотал Павел. — Весь в свою бабку!.. Все время со своим польским дружком. Вечно шушукаются, шушукаются. Играют в либерализм. Польско-якобинские штучки. Я вам покажу! — вдруг заорал он ни с того ни с сего на камер-пажа. — Что смотришь на меня, морда?! — И сразу же после такого взрыва голос упал до шепота, стал умоляющим. Он даже криво и жалко усмехнулся: — Ты! Нелидова[126] тут была? Меня не спрашивала?
— Никак нет, ваше величество! — испуганно отчеканил паж и опустил глаза. Потому что царь спросил о той самой придворной флейлине, которая несколько дней назад бросила ему в голову туфлю. Он, этот самый камер-паж, тогда дежурил у царской спальни. Вдруг царь Павел выбежал полуодетый, без парика, а элегантная дамская туфля вылетела ему вслед и пронеслась над его жидкими растрепанными волосами. Что именно там произошло, в царской спальне, паж понятия не имел. Он знал только, что с тех пор Нелидова больше не приходила. Даже не появлялась поблизости от царских апартаментов.
— Никак нет, никак нет… — передразнил Павел с пьяной обидой. — И она тоже! Оставить меня одного-одинешенька ночью. Уже несколько дней так. Она ведь знает, каково мне… Она… — Последние слова он жалобно прошептал и сразу же, безо всякого перехода, вскипел: — Этакая б…! Все они таковы! Нельзя им отдавать бриллианты и сердце заодно. Бриллианты они прячут, а сердце выбрасывают… Вот! Что ты на меня смотришь?! — ни с того ни с сего опять разорался он на камер-пажа, хотя тот все еще не поднимал глаз. — Иди, морда! Отпирай мои апартаменты. Ша-агом ма-арш, курицын сын! Ать-два! Ать-два! Ать-два!..
Глава девятая
Конец царя Павла
1
Чтобы быть как можно дальше от больших хмурых залов, где гулко, как в покинутых людьми развалинах, отдавался каждый шаг, и которые что-то нашептывают, если тронуть портьеру, и за что-то грозят дрожащими тенями, если зажечь свет, Павел приказал почти во всех императорских дворцах построить для себя специальные апартаменты. Один большой, недружелюбный зал или боковой флигель он разделял на маленькие комнатки и запирался в них. Так было сделано по его приказу в петербургских дворцах, а также в Царском Селе и в Гатчине — его любимых резиденциях.
Маленькие, уютные апартаменты имелись в упомянутых дворцах и прежде. Павел получил их в наследство от матери. Екатерина Великая тоже любила забираться со своими возлюбленными в маленькие будуарчики, чтобы не потеряться со своей женской страстью в больших пространствах. Чем крепче и дороже вино, тем меньше и красивее должен быть кубок, из которого его пьют… Поэтому ее миниатюрные будуарчики были оформлены с максимальной роскошью, с ориентальным привкусом, перенятым императрицей от ее самого знаменитого возлюбленного — Потемкина. Стены были по-турецки изукрашены золотой и серебряной филигранью, венецианскими зеркалами, красочными картинами и медальонами во всех ключевых точках мозаики и орнаментов. Низкие потолки были весело расписаны, шелковые балдахины покрывали удобные диваны; статуэтки из слоновой кости и фарфора стояли по углам на тонконогих столиках. Все изысканное и утонченное. Поэтому при дворе эти будуарчики прозвали табакерками, табакерками ее величества…
Однако Павел, ее наследник, с самой юности был воспитан в солдатской атмосфере, и солдафонские вкусы остались с ним на всю жизнь. Чем старше он становился, чем сильнее его одолевали болезни, тем больше он ненавидел всякую женственность, всякое чрезмерное приукрашивание. Он видеть не мог приторно-сладких, в немецком стиле, будуаров, оставшихся после его матери почти во всех дворцах. Запах гелиотропов, которым были пропитаны стоявшие там занавешенные шелковыми «небесами» диваны, вызывал у него дурноту. Поэтому он сразу же после смерти Екатерины приказал запереть все ее «табакерки», занавесить их двери портьерами, а для себя велел построить маленькие апартаменты по его собственному мрачному вкусу. Почти во всех императорских дворцах они состояли из трех-четырех комнаток со сложенными
