Сельма Лагерлёф - Иерусалим
Едва успел он произнести это, как ему почудилось, будто кто-то ответил:
— Здесь в усадьбе есть ребенок, которому ты можешь оказать благодеяние в свой смертный час.
Поняв, в чем дело, Ингмар-сильный тихо улыбнулся. Он, казалось, сразу сообразил, что ему надо сделать. Ослабевшим, но ясным голосом начал он сетовать на то, что пастору и доктору так долго приходится ждать его кончины.
— Раз господин пастор здесь, — сказал он, — то я должен ему сказать, что у нас в доме есть еще некрещеное дитя, и я попросил бы господина пастора, пока он здесь, окрестить ребенка.
В комнате и раньше было тихо, но после этих слов, казалось, все замерло. Тогда пастор сказал:
— Тебе пришла в голову благая мысль, Ингмар-сильный. Давно пора было сделать это.
Барбру стояла пораженная.
— Ах, нет, — сказала она, — не надо.
Ее не покидала мысль, что при крещении придется назвать отца ребенка, и поэтому откладывала таинство со дня на день. «Когда развод будет закончен, тогда и окрещу его», — думала Барбру. А теперь она так испугалась, что не знала, как ей быть.
— Ты можешь доставить мне радость, сделав доброе дело в мой смертный час, — сказал Ингмар-сильный, повторяя слова, которые ему послышались.
— Нет, этого не должно быть, — прошептала Барбру.
Тут и доктор стал на сторону Ингмара-сильного.
— Я убежден, что Ингмар-сильный вздохнет легче, если хоть ненадолго забудет о приближении смерти.
Барбру казалось, что оба они своей просьбой накладывают на нее тяжелые цепи. Она произнесла с тихим стоном:
— Поймите, это невозможно.
Тогда пастор подошел к Барбру и серьезно сказал:
— Барбру, ты ведь сама понимаешь, что ребенка надо окрестить.
— Да, но сегодня это для меня слишком тяжело, — прошептала она. — Завтра я приду к вам с сыном, господин пастор. Нельзя же его крестить теперь, когда умирает Ингмар-сильный!
— Ингмару-сильному это доставит радость, — сказал пастор.
До этой минуты Ингмар сидел молча и неподвижно, но теперь он пришел в сильное волнение, увидев Барбру такой растерянной и несчастной.
«Как это должно быть тяжело для такой гордой женщины, как она», — подумал он. Ингмар просто не мог перенести, чтобы та, кого он любил и уважал больше всех, подвергалась всеобщему презрению и осуждению.
— Пожалуйста, не настаивай, Ингмар-сильный, — сказал он. — Это слишком тяжело для Барбру.
— Мы поможем ей, пусть только принесет ребенка, — сказал пастор. — Она может все необходимое написать на бумаге, я унесу ее с собой и там уже внесу в церковную книгу.
— Ах, нет-нет, это невозможно! — сказала Барбру, пытаясь отложить крестины.
Тогда Ингмар-сильный приподнялся на постели и веско произнес:
— Ты всю жизнь будешь упрекать себя, Ингмар, если не настоишь, чтобы исполнили мою последнюю волю.
Тогда Ингмар быстро поднялся с места. Он подошел к Барбру, наклонился к ней и прошептал: «Ты ведь знаешь, Барбру, что замужняя женщина должна при крещении детей называть только имя мужа». — И громко добавил:
— Я пойду и скажу, чтобы принесли ребенка.
Ингмар взглянул на Барбру. Она задрожала, но не возразила ни слова. «Мне кажется, она вот-вот сойдет с ума», — подумал он.
Он вышел и несложные приготовления были быстро окончены. Пасторская одежда и молитвенник были вынуты из саквояжа, который пастор всегда возил с собой. Принесли сосуд с водой, затем вошла старая Лиза с ребенком на руках.
Пастор надел облачение.
— Прежде всего я должен знать, как назовут ребенка, — сказал он.
— Барбру сама должна выбрать имя, — предложил доктор.
Все обернулись к Барбру, она пошевелила губами, но не произнесла ни звука; наступило томительное молчание.
Увидя это, Ингмар подумал: «Теперь она думает о том, какое имя носил бы ее сын, если бы все обстояло как следует. Она слова не может произнести от стыда». Ему стало так жаль ее, что гнев его прошел и великая любовь, какую он питал к ней, вновь наполнила его сердце. «Ее сын спокойно может называться Ингмаром, — подумал он. — Мне-то что? Ведь мы должны развестись. Уж лучше показать людям, что это ребенок мой, так к ней снова вернется ее доброе имя».
Так как он не хотел говорить об этом прямо, то нашел другой выход.
— Поскольку на этом крещении настоял Ингмар-сильный, то, мне кажется, следует назвать мальчика его именем, — произнес он, глядя на жену и стараясь понять, уловила ли она его намерение.
Едва Ингмар произнес эти слова, как заговорила Барбру. Медленно выступила она вперед и подошла к священнику. Потом она твердо произнесла:
— Ингмар был так милостив ко мне, что я не в силах больше мучить его и должна сознаться, что это его сын, но ребенок не должен называться Ингмаром, потому что он слепой и слабоумный.
Говоря эти слова, Барбру чувствовала, как тяжело ей выдавать тайну, от которой зависела вся ее жизнь. Она горько заплакала и, чувствуя, что не может совладать с собой, поспешно вышла из комнаты, чтобы не тревожить умирающего, и уже там, за дверью, громко зарыдала.
Немного спустя Барбру подняла голову и прислушалась к тому, что делается в соседней комнате. Кто-то тихо говорил. Это был голос старой Лизы, которая рассказывала, как они жили в хижине в лесу.
Барбру снова охватила тоска при мысли, что она выдала свою тайну, и она опять заплакала. Какая сила заставила ее проговориться, ведь Ингмар все так хорошо устроил, стоило только подождать несколько недель, пока не будет закончен бракоразводный процесс. «Теперь я должна покончить с собой, — думала она. — Пришел мой последний час».
Барбру опять прислушалась. Пастор совершал обряд крещения. Он говорил так отчетливо, что до нее доносилось каждое слово. Наконец он дошел до имени и произнес его громко и отчетливо: — Ингмар.
Услышав это имя, она беспомощно зарыдала.
Немного погодя дверь отворилась, и в комнату вошел Ингмар, подошел к Барбру и заставил ее поднять голову.
— Ты ведь понимаешь, что между нами все должно остаться так, как мы решили до твоего отъезда, — сказала она.
Ингмар нежно погладил жену по волосам.
— Я ни к чему не хочу тебя принуждать, — сказал он. — После того, что ты сейчас сделала, я знаю, что ты любишь меня больше собственной жизни.
Барбру крепко схватила его за руку.
— Обещай, что я одна буду растить сына?
— Делай, как хочешь, — отвечал Ингмар. — Старая Лиза рассказала нам, как ты боролась за ребенка. Ни у кого не хватит жестокости отнять его у тебя.
Барбру с удивлением глядела на мужа. Она не могла поверить, что все ее опасения рассеялись как дым.
— Я боялась, что если ты узнаешь правду, тебя никак нельзя будет уговорить, — сказала она. — Слов нет, как я тебе благодарна. Я так рада, что мы расстаемся в дружбе, что мы сможем мирно беседовать друг с другом, если нам случится встретиться.
На лице Ингмара мелькнула улыбка:
— Я думаю о том, не согласишься ли ты поехать со мной в Иерусалим? — спросил он.
Видя, что он улыбается, Барбру стала внимательнее. Еще никогда не видела она мужа таким. Ей показалось, что грубые черты его прояснились, и он стал почти красивым.
— Что это значит, Ингмар? — спросила она. — Что ты задумал? Я слышала, что ты позволил окрестить ребенка твоим именем. Зачем ты это сделал?
— Послушай, что я тебе скажу, Барбру, — произнес Ингмар, беря ее за обе руки. — Когда старая Лиза рассказала нам все, что вы пережили в лесу, я попросил доктора осмотреть ребенка. Доктор не нашел в его развитии никаких отклонений. Он сказал, что ребенок маловат для своего возраста, но совершенно здоров и у него развиты все пять чувств, как и у других детей.
— Разве доктору не кажется, что он безобразный и, вообще, какой-то странный? — спросила Барбру, затаив дыхание.
— К сожалению, в нашем роду дети не отличаются красотой.
— Неужели доктор не видит, что он слепой?
— Доктор только посмеялся над твоим воображением, Барбру. Он сказал, что пришлет глазную примочку, которой надо промывать ребенку глаза, и через неделю все пройдет.
Барбру быстро повернулась, чтобы идти к малышу, но Ингмар удержал ее.
— Тебе сейчас не дадут ребенка, — сказал он. — Ингмар-сильный просил, чтобы его положили ему на постель. Он говорит, что теперь его окружает та же обстановка, как и покойного отца, и не расстанется с ребенком до самой смерти.
— Нет, я не буду забирать его, — сказала Барбру, — но я хочу сама поговорить с доктором.
Вернувшись назад, она прошла мимо Ингмара и стала у окна.
— Я спросила доктора и теперь знаю, что это правда.
Она простерла обе руки к нему. Казалось, что птица, выпущенная на свободу, расправляет свои крылья.
— Ах, Ингмар, ты не знаешь, что значит горе, — сказала она, — никто не знает этого.
