Сельма Лагерлёф - Иерусалим
Несколько дней спустя, Лиза сама заговорила с ней.
— Барбру, сегодня ребенку уже три недели, — сказала она.
— Нет, — быстро возразила Барбру, — это будет только завтра.
— Ах, так! — отвечала старуха. — Наверное, я ошиблась, хотя прекрасно помню, что он родился в среду.
— Мне кажется, ты могла бы подарить мне еще один денек его жизни, — сказала Барбру.
На следующий день утром Лиза сказала Барбру:
— Трава поблизости кончилась, я погоню коров дальше в лес. Мы вернемся только к вечеру.
Барбру быстро обернулась к ней, как бы желая что-то сказать, но сжала губы и промолчала.
— Ты что-то хотела сказать? — спросила старуха. Ей показалось, что Барбру хочет попросить ее остаться дома, но та молчала.
Вечером старуха медленно возвращалась с коровами домой.
Она созывала коров, которые то и дело сворачивали с дороги в сторону, завидев зеленые лужайки. Лиза приходила в нетерпение и подгоняла упрямых животных.
— Ах, право, не стоит так торопиться, старая Лиза, — говорила она себе. — Всегда будет слишком рано увидеть то, что тебя там ожидает.
Отворив дверь в избу, она увидала Барбру, которая сидела с ребенком на руках и что-то ему напевала.
— Ах, Боже мой, как ты поздно, Лиза! — воскликнула она. — Я право не знаю, что делать. Посмотри, у мальчика какая-то сыпь.
Она подошла ближе и показала на красные пятнышки на шее ребенка. Старая Лиза продолжала стоять в дверях, потом всплеснула руками от изумления и расхохоталась. Барбру с изумлением взглянула на нее.
— Так это не опасно? — спросила она.
— До завтра все пройдет, — сказала старуха, продолжая смеяться.
Барбру удивлялась все больше, пока, наконец, не поняла, какой ужасный страх должна была пережить за этот день несчастная старая Лиза.
— Да, для всех нас было бы гораздо лучше, если бы я это сделала, — сказала она. — Ты тоже так считала, потому и ушла сегодня.
— Я всю ночь думала о том, что мне делать, — сказала старуха, — и тогда что-то подсказало мне, что ребенок лучше всего защитит себя сам, если я оставлю тебя с ним одну.
Когда вечерняя работа была окончена и они пошли спать, Лиза спросила у Барбру:
— Так ты решила оставить ребенка жить?
— Да… — прошептала Барбру. — Если только Господь пошлет ему здоровья.
— А если он окажется слепым и идиотом?
— Я и не сомневаюсь в этом, — сказала Барбру, — но я не в силах отнять у него жизнь. Что бы там ни было, я благодарна уж и за то, что могу ходить за ним.
Старуха села на постель и задумалась.
— Если ты так решила, то тебе следует написать Ингмару, — сказала она.
— Я думала, ты обрадуешься, что ребенок остался жив, — произнесла Барбру, — но если ты напишешь Ингмару, я уж не знаю, что мне и делать.
— А как же иначе? — спросила старая Лиза. — Каждый, кто случайно узнает, что у тебя ребенок, может написать ему об этом.
Барбру в ужасе взглянула на нее.
— Я попробую вырастить его втайне, пока Ингмар не обвенчается с Гертрудой.
Старая Лиза замолчала, задумавшись над этими словами. Она ясно видела, что Барбру готовилась навлечь на себя еще большие несчастья, но не решалась противоречить ей.
— Ты была очень добра к нам, старикам, в Ингмарсгорде, — сказала она нерешительно. — Нечего удивляться, что мы хотели бы, чтобы ты осталась там хозяйкой.
— Если я была к тебе добра, — ответила Барбру, — то ты сторицей вознаградишь меня, если будешь меня слушаться в этом деле.
Барбру настояла на своем, и за все лето никто ничего не узнал о ребенке. Когда в избу приходили люди, его прятали в сарайчик с сеном. Барбру голову сломала, пытаясь устроить так, чтобы сохранить все в тайне и осенью, когда им волей-неволей придется вернуться в деревню. Эти мысли не давали ей покоя.
С каждым часом она все сильнее любила ребенка и к ней возвращалось ее прежнее душевное спокойствие. Ребенок понемногу креп и здоровел, хотя по-прежнему был еще мал и худ. Все лето он очень много плакал, и веки у него были такие красные и опухшие, что он едва мог их открывать. Барбру ни минуты не сомневалась, что он был слабоумный; ей приходилось пережить много мучительных часов, хотя теперь она думала только о том, как бы сохранить ему жизнь. Чаще всего эти мысли мучили ее ночами, и тогда она вставала и подолгу смотрела на ребенка. Мальчик был очень некрасив, у него была желтоватая кожа и жидкие рыжие волосики. Нос был слишком мал, нижняя губа чересчур велика, а во сне он так сдвигал брови, что весь лоб покрывался глубокими морщинками. Глядя на мальчика, Барбру думала, что у него лицо совершенного идиота, и горько плакала об этом всю ночь. Наутро ребенок, однако, просыпался веселый и здоровый и, лежа в корзине, заменявшей ему колыбель, протягивал к Барбру ручонки, когда она заговаривала с ним. Тогда Барбру снова успокаивалась и утешалась.
— Мне кажется, матери, у которых здоровые дети, не любят их так, как я этого заморыша, — говорила она старой Лизе.
Время шло, и лето подходило к концу. Барбру все еще не могла себе уяснить, как сделать так, чтобы сохранить ребенка в тайне, когда Ингмар вернется домой. Иногда ей казалось что единственный выход — совсем уехать отсюда.
Однажды, в начале сентября, стоял темный, пасмурный вечер; шел дождь и завывал ветер. Барбру и Лиза развели огонь очаге и грелись около него. Барбру держала ребенка на коленях и думала о том, как бы сделать так, чтобы Ингмар ничего не узнал.
«Иначе он вернется ко мне, — думала она. — А я не знаю, сумею ли объяснить ему, что одна хочу нести свое бремя».
Мысли ее были внезапно прерваны, дверь неожиданно отворилась, и в избу вошел прохожий.
— Добрый вечер, — сказал он. — Слава Богу, что я набрел на вашу избушку. Я совсем было заблудился в этой темноте; хорошо, вспомнил, что где-то поблизости выгон Ингмара.
Это был бедняк, который раньше торговал вразнос. Теперь товаров у него не было, и он жил милостыней, ходя из дома в дом и разнося сплетни.
Первое, что он увидел, войдя в избу, был ребенок и, заметив его, он вытаращил глаза от изумления.
— Чей это ребенок? — быстро спросил он.
Обе женщины молчали, но потом старая Лиза коротко и твердо ответила:
— Ингмара Ингмарсона.
Бывший разносчик еще больше удивился. Он смутился, поняв, что узнал то, чего знать не следовало. В замешательстве он наклонился к ребенку:
— Интересно, сколько уже этому молодцу? — спросил он.
На этот раз ответить поспешила Барбру:
— Ему всего только месяц.
Разносчик был не женат и не много смыслил в детях; он не заметил обмана Барбру и с удивлением смотрел на нее, но она сидела совершенно спокойно.
— Что, правда? Ему только месяц? — переспросил он.
— Да, — спокойно ответила Барбру.
Разносчик, несмотря на свои годы, смутился и покраснел, но Барбру была так спокойна, как будто это вовсе ее и не касалось. Он заметил, что старая Лиза делала ей предостерегающие знаки, но Барбру сидела с гордо поднятой головой и не смотрела на нее.
«Старуха-то видно не боится врать, — подумал он, — ну, а Барбру слишком высоко ценит себя для этого».
На следующее утро он, крепко пожав на прощанье руку Барбру, сердечно сказал:
— Я не буду болтать об этом.
— Да, уж я надеюсь на тебя, — сказала Барбру.
— Никак я не пойму, что это с тобой случилось, Барбру? — сказала старуха после его ухода. — Зачем ты возводишь на себя напраслину?
— Мне ничего больше не остается? — ответила Барбру.
— Неужели ты думаешь, что разносчик Юхан не разболтает всем и каждому о ребенке?
— Я вовсе и не хочу, чтобы он молчал.
— Так что, по-твоему, люди должны думать, что это ребенок не Ингмара?
— Да, — отвечала Барбру, — скрывать его существование дальше невозможно. Так пусть лучше люди не знают, чей он.
— И ты думаешь, я соглашусь на это? — спросила старуха.
— Тебе придется согласиться, если не хочешь, чтобы такое жалкое создание унаследовало Ингмарсгорд.
В середине сентября стада со всех пастбищ стали собираться обратно в деревню. Барбру с Лизой тоже вернулись в Ингмарсгорд и скоро увидели, что весть о ребенке облетела уже все село. Да и сама Барбру теперь уже не скрывала, что у нее есть ребенок, и боялась только, как бы кто-нибудь не увидел его, поэтому он продолжал жить в каморке старой Лизы. Барбру не могла вынести мысли, что кто-нибудь увидит его и заметит, что он больной, слабый, и никогда не будет настоящим человеком.
Само собой разумеется, Барбру во всех видела только презрение. Люди и не старались особенно скрывать, что они о ней думают, и Барбру начала бояться каждой встречи, поэтому почти не выходила из дому. Даже работники и служанки стали относиться к ней иначе, чем прежде. Они делали ей разные намеки, и было очень трудно заставить их повиноваться.
