Возраст зрелости - Жан-Поль Сартр
Коридор был пуст, но откуда-то доносились шаги и смех. По лестнице кто-то поднимался. Матье хотел было вернуться в комнату; но нет, ему было абсолютно безразлично, если его схватят. Он вставил ключ в скважину и запер дверь на два оборота. Когда он выпрямился, он увидел женщину, за которой шел солдат.
— Нам на пятый, — сказала женщина. Солдат сказал:
— Высоковато.
Матъе пропустил их, потом сошел вниз. Он весело подумал, что самое трудное еще впереди: нужно снова повесить ключ на щит.
На втором этаже он остановился и перегнулся через перила. Консьержка стояла на пороге входной двери к нему спиной и смотрела на улицу. Матье бесшумно спустился по ступенькам и повесил ключ на гвоздь, затем крадучись поднялся до площадки, подождал немного и шумно спустился по лестнице. Консьержка обернулась, и Матье, проходя мимо, попрощался с ней:
— До свиданья, мадам.
— До свиданья, — буркнула та. Матье вышел, он чувствовал ее взгляд, упиравшийся ему в спину, ему хотелось смеяться.
У м е р г а д — у м е р я д.
Он идет широкими шагами на ватных ногах. Он трепещет, во рту у него пересохло. Улицы слишком лазурные, погода слишком прекрасная. П л а м я б е ж и т в д о л ь ф и т и л я, в к о н ц е е г о п о р о х о в а я б о ч к а. Он поднимается по лестнице, шагая через ступеньку, ему трудно вставить ключ в замочную скважину, рука его дрожит. Две кошки улепетывают между ног: теперь он внушает им ужас. У м е р г а д.
Бритва здесь, на ночном столике, широко раскрытая. Он берет ее за рукоятку и разглядывает. Рукоятка черная, лезвие белое. П л а м я б е ж и т в д о л ь ф и т и л я. Он проводит пальцем по лезвию бритвы, чувствует на конце пальца кисловатый вкус пореза, он вздрагивает: его правая рука должна все сделать сама. Бритва тут не помощник, сама по себе она нейтральна, у нее вес сидящего на руке насекомого. Даниель делает несколько шагов по комнате, ему нужна помощь, какой-то знак. Но все неподвижно и молчаливо. Неподвижен стол, неподвижны стулья, они плавают в неподвижном свете. Он стоит один, и только он живой в этом ослепительно-лазурном свете. Ничто мне не поможет, ничто не произойдет. В кухне скребутся кошки. Он нажимает рукой на стол, стол отвечает на его нажатие ответным, таким же — ни больше, ни меньше. Вещи раболепны. Послушны, покладисты. Моя рука сделает все. От раздражения и тревоги он время от времени зевает. Больше от раздражения, чем от тревоги. Он один в обрамлении предметов. Ничто не толкает его к действию, но ничто и не мешает: нужно решаться самому. Его поступок — это пока нечто отсутствующее. Кровавого цветка у него между ног еще нет; красной лужицы на паркете тоже еще нет. Он смотрит на пол. Паркет одноцветный, гладкий, для пятна нет места. Я б у д у л е ж а т ь н а п о л у, н е п о д в и ж н ы й, с р а с с т е г н у т ы м и л и п к и м и б р ю к а м и; б р и т в а б у д е т н а п о л у, к р а с н а я, з а з у б р е н н а я, н е п о д в и ж н а я. Он зачарованно смотрит на бритву, на паркет: если бы он только мог достаточно хорошо представить себе эту красную лужу и этот ожог, так, чтобы они реализовались сами собой, чтобы не нужно было делать это движение. Боль я выдержу. Я ее хочу, я ее призываю. Но это движение, это движение… Он смотрит на пол, затем на лезвие. Напрасно: воздух мягкий, комната мягко затемнена, бритва мягко блестит и мягко давит на руку. Движение, нужно лишь одно движение — и настоящее погибнет с первой же каплей крови. Моя рука, моя рука должна это сделать.
Он идет к окну, смотрит на небо. Задергивает шторы. Левой рукой. Зажигает свет. Левой. Берет бумажник. Вынимает пять тысяч франков. На письменном столе берет конверт, кладет туда деньги. Пишет на конверте: «Для месье Деларю, улица Югенс, 12». Кладет его на виду на стол. Встает, идет, уносит гада, прижатого к его животу, гад сосет его, он его остро ощущает. Да или нет. Он в ловушке. Нужно решаться. Для этого впереди вся ночь. Он один, наедине с собой. И так будет всю ночь. Его правая рука снова берет бритву. Он боится своей руки, он за ней следит. Она одеревенела. Он говорит: «Ну же!» И легкая щекочущая дрожь пробегает по его телу от поясницы до затылка. «Ну же, пора с этим кончать!» Если б можно было вдруг оказаться искалеченным, как оказываешься утром на ногах после звонка будильника, не зная, как и когда встал. Но нужно сначала сделать это непристойное движение, это движение у писсуара, расстегивать брюки долго и терпеливо. Неподвижность бритвы передается его ладони, его руке. Живое, теплое тело с каменной рукой. Огромная рука статуи, недвижная, ледяная, с бритвой на конце. Он разжимает пальцы. Бритва падает на стол.
Бритва здесь, на столе, широко раскрытая. Ничто не изменилось. Он может протянуть руку и снова взять ее. Безвольная бритва подчинится. Еще есть время; времени еще много, в запасе целая ночь. Он ходит по комнате. Он больше себя не ненавидит, он больше ничего не хочет, он плавает. Гад здесь, у него между ног, прямой и упругий. Мерзость! Если это так тебе противно, мой милый, то бритва здесь, на столе. У м е р г а д… Бритва. Бритва. Он кружит вокруг стола, не отрывая от нее глаз. Значит, тебе ничто не мешает ее взять? Ничто. Все неподвижно и спокойно. Он протягивает руку, щупает лезвие. М о
