Человеческая бойня - Вильгельм Лямсцус
Медленно возвращается к нам способность дышать и соображать. И, когда мы приходим в себя, мы смотрим друг на друга безмолвными глазами. И эти глаза не предвещают ничего хорошего. В них родился и стоит великий, невыразимый ужас, который уже никогда не исчезнет.
Летающая земля
Среди похода вдруг один из товарищей упал рядом со мною на землю, вытянул руки, уцепился за землю, закричал и захрипел. Не прошло и получаса, как упал в судорогах второй. И когда мы потом лежали в мокрых рвах, ожидая неприятеля, один солдат вскочил, закричал и убежал. Вдали он засмеялся, глядя на нас, а потом среди дождя, исчез из глаз. Казалось, еще немного, и ты поступишь точно также.
Однажды ночью, когда мы лежали в своих канавах и заснули среди грома орудий, я вдруг вскочил, полусонный, оглушенный, и вижу: ясные звезды торжественно сияют на темном, неподвижном небе; о Боже! так торжественно смотрят они на грохот внизу, словно все на земле — ничто. Но там, предо мною, перед моими глазами, какой-то красный отблеск; ведь это кровавая лужа, такими красными отражаются в ней звезды. И вдруг, мною овладевает слепая ярость, мне хочется завыть и сжать кулак и что-то крикнуть но у меня нет времени кричать и бежать. В эту же самую ночь издалека донесся до нас страшный, жуткий треск. Это была смерть, которую несли к нам пропеллеры. Ночные призраки слетелись к нам, и мы вскочили на ноги, так как каждую минуту «оно» могло обрушиться на нас... над нами ствол орудия... они бросают динамит... вот вспыхивают бомбы... крики и треск... и они улетели... но мы принуждены были покинуть канавы... Без мысли, подобно машинам, шли мы целый день. Кожа моя зудела, нервы болели, и если бы не призрак смерти за спиной, мы побросали бы оружие и повалились бы во весь рост на песок.
И все-таки им удалось на четвертый день укрепить нас на другом месте: наши полки позади нас перешли на другую сторону реки и ищут новых позиций, а мы должны какой бы то ни было ценой охранять переход.
Работа приближалась к концу. Мы стояли еще с лопатами в руках и бросали на насыпь землю; руки и спины замлели у нас от работы. Как вдруг впереди, на сером тонувшем в сумерках поле, показались движущиеся фигуры. Они озабоченно копали землю и вкладывали в вырытые дырки что-то такое, чего мы не могли разглядеть, а потом снова их закапывали. Они бесшумно делали свое дело: ни одного быстрого шага, ни одного резкого движения; и когда они возвращались назад и проходили мимо нас, а потом дальше, их лица были изжелта серые, а губы плотно сжаты. Эти кроты в совершенстве знали свое дело. Они выполнили недурную работу. Они устроили мины под землей. Они закопали в землю взрывчатые вещества и, если сегодня ночью придет неприятель, мы с лихвой вернем ему обратно то, чем он угостил нас недавно сверху. Словно мышеловку завели они тут и поставили.
Там, также за покрытым минами полем, лежат на большом расстоянии друг от друга две роты солдат. И они тоже вырыли для себя ямы, а посредине расположилась без малейшего прикрытия на открытом месте наша батарея — расположилась так, словно ее собираются выдать врагу.
И вот мы лежим в своих длинных ямах и глядим напряженно в поле, глядим на резко выступающие силуэты орудий. Давно уже зашло солнце.
Далеко, далеко звонко раздается тонкий треск ружейной пальбы.
Долго ли еще будет продолжаться это ожидание?
Мы должны оставаться под ружьем.
Мы натянули шинели. Ночь холодна, и я, выжидая, поглядываю на поле смерти; мне теперь все безразлично, лишь бы это поскорее кончилось.
Возвращается патруль и шепотом делает донесение.
Нам отдан приказ не стрелять, прежде чем не раздастся команда, и... стрелять в воздух.
Далеко на горизонте как будто начинает подниматься земля, и возвышающаяся линия выделяется на покрытом тучами небе. Ружейная стрельба становится с каждой минутой все сильнее и сильнее и наконец превращается в грозный грохот. Направо и налево от нас — битва в полном разгаре. Перед нами молчаливо лежит покрытое минами поле и молчаливо лежат в своих канавах обе роты.
Я чувствую, что страшно устал; я больше не в состоянии держаться прямо, голова свисает на ружье, закрываются глаза; но переутомленные нервы бодрствуют.
И вот...
Гудит земля. Это батарея! Она шлет свой огонь в темную ночь. Значит, очередь дошла до нас.
Мы слышим, как по ту сторону у наших начинается ружейная стрельба, как она растет и падает и снова растет, превращаясь в беспрерывный, безумный треск. Это непомерно сильная атака стрелков... они, должно быть, уже не очень далеко друг от друга... и все же ревет батарея и вызывает врага на штурм...
И вот на ночном поле брани поднимается военная тревога... звучат во мраке трубы, и слышится глухой барабанный бой... это штурм... беготня, крики... к небу несется в упоении победой громовой крик... это победный крик тысяч... тысячами накинулись они там на наших и задавили их в штурме... га-га! они взяли там в штурме батарею...
Почему же вдруг становится тихо... Вот в чем дело... теперь наша очередь...
«Ружья вверх! Пали!». И раздается залп. Слушайте... слушайте... снова восторженные крики... они идут на штурм, слышится команда, и ее подхватывают тысячи... вот они несутся... вот они, упоенные победой, летят густыми рядами... с ревом они перекатываются на начиненное порохом поле... топчут, словно копытами, землю... это смерть!.. Я лежу без движения... вот раздастся треск, вот сейчас... Я широко раскрываю рот... ружье дрожит в моей руке...
Вот —
Разверзлась земля... треск, блеск молнии, гром, небо разорвалось пополам и падает пламенем вниз — взлетает кверху разорванная на куски земля... взрываются земля и люди и, словно круглые огненные колеса, носятся по воздуху... потом... какой то грохот, невыразимый гул ударяет нас в грудь, так что мы летим навзничь на землю и, без сознания, ловим ртом воздух... и вот... молчит гроза... воздух перестает давить нашу грудь... мы дышим... ничего кроме игры рассеянных искр и легких вспышек... фейерверк...
Но что это такое?..
Мы со страхом выглядываем из-за насыпи.
Не разверзся ли перед нами кроваво-красный ад?
Воздух звенит от таких криков и стонов,
