Человеческая бойня - Вильгельм Лямсцус
Там в поле валяются руки, ноги, головы, туловища... и воют в эту темную ночь... Там валяется на земле разодранный на куски целый полк, ком человеческого мяса, кричащего к небу...
Облака подымаются с земли... и вскрикивают в воздухе... густым туманом надвигаются они на нас, так что мы видим, как дымятся раны, и чувствуем-на языке вкус крови и костей...
И вдруг перед моими глазами встает призрак... Я вижу, как красная смерть восстала там среди поля... В облаках показывается лицо, слушающее, оскалив в усмешку зубы, симфонию внизу... внезапно во мраке родится звонкий резкий звук, его тянет ликующая смерть, пока не оборвется струна... Что это такое бежит?.. неужели человек?.. вот он мчится сюда... он прыгнет нам на спины.... держи! держи! держи его! он вбегает на насыпь и падает, икая и воя, на наши ружья. Он бьет нас руками и ногами... он плачет и топает ногами, словно ребенок, и все же никто не осмеливается подбежать к нему... вот он становится на одно колено... и мы видим, что у него оторвана половина лица. Исчез глаз... ланитная мышца бессильно повисла и подергивается... он, стоя на коленях и подняв кверху сжатые руки, молит нас о милосердии.
Мы с ужасом взираем на него, словно парализованные... наконец, гольштинец высоко подымает приклад — наши глаза благодарно смотрят на него — и приставляет дуло к уцелевшему виску.... выстрел... и несчастный калека падает навзничь и успокаивается в своей, крови...
И снова, во мраке встают новые фигуры... они бегут, шатаясь, словно пьяные... они падают и снова поднимаются... они зигзагами скачут среди ночной темноты вперед, пока не падают и кончаются на наших глазах...
Вот подползает к нам один из них... он ползет на четвереньках... а позади что то тянется за его телом и хотя он визжит, словно больная собака, а иногда издает резкий протяжный вой... он все же проворно ползет к нам — и когда он уже близко около нас, мы видим — кровь застывает у нас в жилах — это внутренности тащатся за ним... ему снизу разорвало живот... он ползет, он ползет со своими внутренностями... он приближается... внутренности приближаются... ужас струится из каждой поры моего тела... ведь он остановился в трех шагах от меня... и... смилуйся, Боже!.. он медленно приподнимается на руках... на минуту ему это удается... и глядит... милосердный Боже... глядит на меня и не покидает уже взором моих глаз... милосердный Боже... Глаза! эти глаза! Это глаза матери, взирающие на меня с невыразимым выражением... это сын матери, зарезанный на бойне перед нами... я хочу выскочить из-за нашей засады... броситься к нему с рыданиями, поцеловать его лицо, смыть слезами его муку... я хочу! я хочу!.. И я не могу выйти из оцепенения... Вот приходит к концу сделанное им громадное напряжение... руки подламываются... он падает ниц на свой израненный живот. Еще раз вздрагивают пальцы, и он лежит спокойно и целует мать-землю, так ужасно убившую своих детей...
Я не могу больше... у меня дрожат руки... И вдруг позади нас кто-то начинает петь... торжественно — растянуто... «Возблагодарите все Господа!». Это поет безумие... мы все близки к нему... я оборачиваюсь и вижу серые искаженные лица и сверкающие в глазах неспокойные огни... и вдруг пение переходит в громкий, циничный хохот...
«Ха, ха, ха, ха!» — звучат его дикие раскаты, сливаясь с предсмертным визгом на поле... и хохот все растет, становится все необузданнее, как бы торжествуя над жалкой голой жизнью, погибающей там в пыли...
— «Бей в барабаны!»
Ревет чей-то голос.
— «Каски долой! На молитву!»
Мы знаем его; это запасной, принадлежащий к одной религиозной секте. Его схватил и хочет удержать сержант... подскочил и полковник, но сумасшедший вырывается и вскакивает на насыпь... Его черный дикий силуэт выделяется на бледном небе и, как-бы благословляя что-то, протягивает вперед в темноту этой больной ночи свои руки... он стоит над нами, словно пришедший в экстаз жрец, и безумствует и благословляет мрак разорванных тел:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа». Но сзади его схватывают руки и тащат вниз... его валят на землю... «Отче наш»... воет он и бьет кругом себя руками и ногами и всем своим яростным телом продолжает молитву, пока у него не захватывает дыхание... его связывают по рукам и ногам...
И вот происходит нечто неслыханное и все же нечто такое, что должно было произойти. Когда моего слуха коснулся этот голос, у меня явилось такое чувство, словно я все это уже когда-то переживал...
— «Господин полковник!»
Кричит твердый, нахальный голос, знакомый нам всем. «Нет ли у вас ваты, чтобы мы могли закупорить себе уши?»
Мы словно по команде оборачиваемся. Это говорит гольштинец, ополченец, стоя перед полковником и жестикулируя. «Я желал бы знать, кого вы тут разорвали на части —диких зверей или, так сказать, людей!?»
Но в ответ коротко и резко, как и всегда, звучит привыкший командовать голос:
— «Чего вам от меня нужно! Составьте кости!.. Не слышите вы — что ли! Моментально убирайтесь на свое место!»
Тут прорывается голос природы и с грубой силой сносит все преграды:
«Убийцы!» — ревут нечестивые губы — «Убийцы! Их надо заколоть, как собак!»
Мы вздрагиваем, словно нас коснулась электрическая искра... Вот что вертелось у нас всех на языке... вот чем все это должно было разрешиться... лежать неподвижно в этой мертвецкой — этого мы больше не могли переносить...
«Пятки вместе!» — молнией проносится еще в нашем мозгу окрик полковника... и мы уже знаем, что он дурак... его игра проиграна с самого начала... и вот... словно туманные картины проходят пред моими глазами... словно призрачный волшебный фонарь... Я вижу, как ополченец вынимает тесак... полковник стоит перед ним с револьвером в руке и отдает ему приказ... вдруг сзади кто-то прикладом ударяет полковника по голове, и он, не издав ни одного звука, падает на землю... «Убийцы!» — проносится крик — «Убийцы! Убить их!».
И вот
