Человеческая бойня - Вильгельм Лямсцус
Неужели вся земля взорвалась на воздух!.. Неужели в эту ночь остались только мертвецы!.. Неужели убит весь человеческий род!..
Как долго уже я бегу... я слышу свист своих легких... слышу, как бурно кровь стучит у меня в висках... не хватает дыхания... я больше не могу... я падаю навзничь... я умираю... Нет! я опускаюсь на что-то мягкое и остаюсь на этом сиденьи и слушаю ночь... я не слышу ничего кроме гуденья крови в ушах... вдруг предо мною становится светло, словно ясным днем... светит солнце... я начинаю понимать: это все происходит в моей голове... в мозгу, словно искры, родятся картины и, словно искры, вылетают наружу, безостановочно одна за другой... Я вижу полки... они идут сюда в солнечном сиянии... с одной стороны — голубые мундиры, с другой — красные... они идут длинными рядами... вот они остановились и широким фронтом развернулись друг против друга... готовые к битве... вот раздается голос нашего полковника... готовсь!.. С обеих сторон поднимаются ружья, я вижу черные дула между войсками не больше десяти шагов расстояния... они целятся прямо в грудь... «Стой!» — хочется мне крикнуть — «стой! Вы должны идти друг на друга колоннами с расстоянием в семь шагов!».
Но тут снова раздается голос нашего полковника: пали!.. Гремит залп... и — о чудо!—никто не ранен... все невредимы... они стреляли в воздух... и, ликуя, смешиваются ряды... они бросаются друг к другу... ружья падают на землю... а они обнимаются и глядят друг на друга и громко смеются, словно дети... Потом они в порядке отступают... ружья они берут на плечо... делают поворот... военная музыка играет марш Радецкого, и под веселые звуки они уходят — каждый полк на свою родину...
Я ловлю себя на том, что громким голосом подпеваю музыке... правой рукой я отбиваю такт, а левой опираюсь на свое сиденье... И по ней струится что-то странное — словно теплая вода... я поднимаю руку к глазам... она красная и мокрая... по моей белой руке течет кровь... Теперь я вижу: то мягкое, на чем я сижу, — не песочная куча... я сижу на трупе... с ужасом я осматриваюсь... и там лежит труп... и там, и там!.. Милосердный Боже! теперь для меня ясно — в эту ночь нет ничего, кроме мертвецов... сегодня ночью умерло человечество... я остался один... я пережил всех... мертвы поля — мертвы леса — мертвы деревни — мертвы города — мертва земля — сегодня ночью вырезали землю, лишь я, лишь я один убежал с бойни.
И меня охватывает величественное, торжественное настроение — я знаю, какова должна быть моя участь — я сам слежу за своими действиями и выжидаю, как я все выполню — я вижу, как я медленно опускаю руку в карман — я из дому захватил пистолет, сопровождавший меня всегда во время езды на велосипеде, — я беру эту игрушку в руку—Железо смотрит и кивает мне — с улыбкой гляжу я в черное приветливое отверстие, прикладываю его к виску — спускаю курок и падаю назад — последний человек на мертвой земле.
......................
Мы — бедные покойники
Вот они засыпали землей нашу горячую грудь. Что ты подмигиваешь мне своими застывшими глазами, брат? Разве ты не рад, разве они не завидуют нашей сладкой смерти? Ты думаешь, что здесь под землей плохо пахнет. Пахнет гнилым мясом.
Они живописно положили нас в ряд; достаточно повернуть голову, чтобы натолкнуться на человеческое мясо; достаточно скосить в сторону желтое глазное яблоко,‘чтобы увидать в сумрачном свете одни лишь трупы.
Они спят друг подле друга. Вот спит нога, она оторвана у колена, еще висят на ней длинные сухожилия. Когда-то она носила взад и вперед по лестницам почтальона, теперь она радуется, что потерялась, и ухмыляется, что никто ее уже не найдет.
А рядом с нею из туловища, голова которого исчезла, торчит оборванное хрящеватое дыхательное горло, как бы ловя еще и здесь внизу воздух. Через него проходило когда-то бурное дыхание рабочего, так сильно задыхавшегося всю жизнь от недостатка хлеба и от семьи в семь человек детей, что от этого расширилось его дыхательное горло.
А над всем смеется белокурая голова молодого гимназического учителя. У него лопнул череп, словно созревшее семя. Пред нами содержащий белок мозг ученого, философа. Когда явятся черви, они скажут: телячьи мозги в бургундском — лакомое блюдо.
И какое богатство красок: распоротые животы с желтыми вывалившимися внутренностями, раскрытые любопытной картечью грудные клетки с розовыми влажными легкими и с темно-красной толстой печенью, — чудесными красками переливается все это мясное великолепие. Здесь сияет красная смерть и бесстыдно обнажилось мясо. Трупы за трупами лежат во всю длину рыхлого картофельного поля, но мы заполним собой еще и все поле, засеянное репой. — Сияет ли еще над нами солнце? Могут ли они еще так же смеяться в городах, как и в наше время? Думает ли еще моя жена о своем мертвом муже.— А мои детки — помнят ли они еще своего отца? Они были так малы — явится другой — они другого назовут отцом — моя жена еще так молода и прекрасна.
Мы — бедные герои! Не нарушайте же нашего последнего сна. Мы должны были умереть, чтобы могли жить другие. Мы умерли за притесненное отечество.
И мы победили и приобрели землю и славу, достаточно земли для миллионов братьев. Земля есть теперь у наших жен! Земля есть у наших детей, наших матерей, наших отцов! Теперь бедной Германии есть чем дышать! Теперь она уже не задохнется! Мы
