Человеческая бойня - Вильгельм Лямсцус
Под конец нам пришлось пробираться через ущелье, крутые высоты с обоих сторон которого густо поросли деревьями. Нельзя сказать, чтобы мы шли в полном порядке. Мы должны были пролезать через мокрый от дождя кустарник, через кусты куманики и высокий дрок, на котором висели зеленые стручки. Иногда мы не видели ничего, кроме стен и крыши из зеленых листьев, и вздыхали свободней, когда над нами снова показывалось небо.
И вот мы приходим на зеленый луг, пересекаем его и все еще не видим неприятеля. Даже стрельба звучит глуше и дальше, чем прежде. Кажется, что мы пришли в другой обособленный мир и... так оно и есть; скоро мы замечаем, что почва под нашими ногами становится мягкой, что из-под нее при каждом шаге просачивается вода. Если мы пойдем дальше, то попадем в болото.
Вот что означает эта пустота кругом.
Здесь невозможный грунт.
Налево, направо, везде кругом болото, кончающееся широкой, открытой массой воды, про которую едва ли кто нибудь в состоянии сказать, глубока ли она и есть ли через нее брод.
И уже задние ряды делают поворот назад и снова направляются к ущелью, чтобы выйти из этой мышиной норы.
Вдруг посредине луга команда: стой!
— «В ряды стройсь!»
Мы строимся по ротам. Офицеры сходятся и совещаются. Мы, повидимому, потеряли направление. Сержант, рядом со мною, шепчет проклятья и ворчит что-то о безмозглости и игре в жмурки. Я задумчиво рассматриваю поросшие деревьями и кустарником высоты и думаю, какая бы получилась штука, если бы. нам пришлось снова идти через ущелье, а посредине его в нас бы справа и слева стал палить неприятель — ни один человек не остался бы в живых. Мне вспоминается битва в Тевтобургском лесу — я гляжу вверх, стараясь разглядеть, буки ли там растут или дубы... Вдруг в кустах мелькает огонь, свод небесный трещит и колеблется, словно собираясь рухнуть на нас...
«Ложись!!!» — кричит где то сам ужас.
И, дрожа, мы лежим... а над нами летят ядра — с ревом требуя нашего мяса... Что теперь? Ринуться вперед! Вскочить в пушки! Заткнуть нашими телами их огненные жерла!
«Вставай!» Бежит полковник. Железное дыхание крепко прижало нас к земле...
Голова его летит прочь!
Вот!
Вот!!
А-а-ах!!!
Над нами треснуло небо и рассыпалось мелкими кусочками. Вот лежит на земле, извиваясь, жизнь, и руки, цеплявшиеся за землю, бессмысленно хватаются теперь за лопнувший воздух. Я. опять на ногах... В меня не попало. Но вскочивший рядом со мною лежит приплюснутый на песке и кричит каким-то надорванным голосом. Он лежит, словно его живот так крепко прибит гвоздями к земле, что он его никак не может оторвать. Живот умер, но руки и ноги еще живут. И эти руки и ноги бегут по воздуху.
«Вставай! Марш! Марш!» — звенит в ушах. Мы не знаем уже, кто это кричит, куда надо бежать... мы вскакиваем. Мы оставляем полковника и раненых в их крови и бежим, бежим на перегонки с гранатами; дело идет о беззащитно брошенной в огонь жизни. Но гранаты быстрее нас. Они сзади летят в наши спины, и там, где шипя падает невидимый огненный сноп, с ним вместе падают и люди и пестрым клубком катаются в своей крови. А мы перепрыгиваем через судорожно дергающиеся, переплетающиеся, кувыркающиеся тела, не глядя по сторонам. Мы бежим и стараемся сделаться меньше на бегу. Мы втягиваем в плечи затылок, так как каждый чувствует, что в следующий момент ему сзади собьет голову.
Сзади на нас, сверкая, глядят железные глаза.
«Болото! Болото!» встает вдруг в моем мозгу ужасная мысль. Ведь мы бежим прямо в болото! Вот до него осталось всего только двадцать шагов — вот уже те, кто впереди, добежали и, не помня себя от ужаса, прыгнули в воду — высоко взлетают брызги — и вот, что это? у них завязли ноги... они качнулись вперед... хватаются за воздух руками, ища опоры... падают лицом вперед, в воду... а сзади раздается топот... бежит густая, обезумевшая толпа...
Назад! Назад!
Но уже никто не сознает, что делает, И если даже от того ужаса, что творится впереди, глаза вылезут на лоб — все равно, — ведь позади свистящее дыхание смерти...
И все бросаются в воду, в клокочущую от человеческого дыхания, в извивающуюся от человеческих тел воду... нас гонит смерть по бьющимся под водой телам к другому берегу. Кто упал, тот погиб... позади нас неудержимым потоком рвется вперед масса людей. Уже вода нам по грудь, но под нами твердая почва. Правда, эта почва хватается и цепляется за нас; правда, она кусается и вонзает в наши ноги свои ногти, но мы топчем все то, что хочет стянуть нас вниз. Поднимаются упавшие плечи и снова падают и исчезают. Выплывают потонувшие лица и цепляются за свет и, захлебываясь, погружаются в воду. Руки без туловища хватаются за воздух и хотят опереться на воду. Мы обходим эти руки, так как они стянут вниз все то, что им удастся схватить...
И среди этой агонии смерти, среди свистящего дыхания этих красных, вздутых от страха голов, снова зажигает граната, небо и бросает в нас свой железный град.
И опять! И опять!
Кругом треск взрыва, рев, шипенье свинца и людские крики и высоко брызжет вверх кровь и вода... и никто не знает, убит ли он уже или еще жив. Близко, близко от меня — я мог бы дотронуться рукой — я вижу обнаженную шейную артерию, из которой, как из фонтана, бьет кровь — и раненый этот шатается и падает вместе со своею кровью, и кровь и рев усмиряют черную воду, ставшую наконец красной... Вперед! Не оборачиваться! Там! Там другой берег! Там стоит жизнь и протягивает нам руки! Вперед! Вперед, прежде чем нас всех не убили в этом болоте! Дальше! Дальше! Хвала Господу. Вода становится ниже! Вот она доходит только до бедер... только до колен!..
И вот...
Мы стоим на сухой благословенной земле, наши ноги неудержимо стремятся вперед и мчатся по полю. Никто не слушает уже команды. Все бегут, бегут к спасительному, милосердно манящему нас к себе лесу.
Туда, мимо деревьев, в кустарник, в колючие кусты! И тут мы падаем безжизненно на землю, прижимаясь к ней лицами и закрывая глаза,
