Человеческая бойня - Вильгельм Лямсцус
Стрельба становилась все громче, и вскоре мы свернули с шоссе на боковую дорогу. Мы шли форсированным маршем. Лица у всехгорели от жары и жажды. Наша колонна была вся окутана тучей пыли. Вместо воды, рот был полон пыли; толстым слоем, словно мука, лежала пыль на щеках.
Мы спешили вперед, не говоря ни слова. Кусты боярышника с обоих сторон мешали что либо видеть. Ничего, кроме глухих шагов, двигающихся ранцев, черных дребезжащих котелков, криво торчащих ружей, спешки и пыли... Вот кто-то споткнулся о придорожный камень и чуть не повалился на спину переднему товарищу... это не вызвало смеха... мы идем почти бегом... Порой, когда в живой изгороди мимо нас промелькнет отверстие, мы видим, что передние ряды стрелков уже в поле... наконец задержка... стой... ружья долой... и мы проходим через отверстие в открытое поле... группами, между которыми пять шагов расстояния... впереди идет вытянувшаяся в длину линия стрелков с ружьями в руках... Перед собой мы видим лишь зеленые поля. Среди них резко выделяется желтое поле, засеянное брюквой. Перед нами, прямо против нашего фронта, темнеет лес... неприятеля нет и следа. Направо от нас люди идут уже вперед. Налево они пробираются еще сквозь изгородь. В воздухе стоит беспрестанный гул.
Я не вижу, где стреляют, не вижу, куда стреляют. Железным громом наполнен воздух. Словно кольцом обвивает мою грудь. Я ясно ощущаю, как моя грудная клетка содрогается, подобно натянутому резонатору.
Но что это такое?
Словно кнут щелкнул где-то... так звонко... так далеко... так отрывисто затрещало что-то, как будто в тире...
Вот вот падает кто-то рядом со мной, падает на ружье и не встает и не издает ни одного звука... огнестрельная рана в голову... вот что означает это щелканье кнута, оно доносится из лесу против нас. Там где-нибудь, на опушке, лежат неприятельские стрелки и направляют против нас огонь.
Что теперь делать?
Лечь... найти позицию... прикрытие!
Но команды не слышно. Мы подвигаемся равнодушно вперед, все ближе к лесу, словно нас эти пули не касаются. Еще ружейный огонь слишком слаб, мы недостаточно приблизились к неприятелю.
Жуткое ощущение — знать, что оттуда на нас направлены ружейные дула. Мы идем почти так же неровно и суетливо, как рекруты, марширующие в первый раз.
Я оборачиваюсь на ходу. Позади нас виднеются новые ряды стрелков, один ряд следует за другим, Это подкрепления, которые заполнят образующиеся среди нас пробелы.
Что же это такое ползет за фронтом по земле? Вот там и еще там... это так непривычно и странно. Они ползут назад с военного поля. И я вижу, как один из них пытается подняться, как он охватывает обоими руками ружье и тянется по нем вверх. И вдруг он простирает руки, падает назад и широко раскидывает ладони... они судорожно трясутся еще в траве... я, словно зачарованный, гляжу назад, между тем, как мои ноги продолжают идти вперед.
Вдруг в лесу напротив начинается треск и такое жужжание, словно в ход пущены гигантские часы...
«Ложись!!!»
И мы уже легли, словно подкошенные, на живот и каждый из нас знает, что такое произошло. Там в лесу стоят замаскированные пулеметы, и ими нас будут теперь обстреливать. Я чувствую, как мое сердце колотится в груди. Пулемет равняется целой роте солдат, — так пояснял нам старый служака, когда во время императорских маневров мы все были отбиты при атаке пулеметами.
Что будет теперь?
Осторожно поворачиваю я голову, не поднимая ее с земли. Позади нас ближайшие ряды стрелков также исчезли с лица земли и прижались к траве. Только там, за пределами досягаемости, они все еще подходят.
Придется ли нам вернуться? Или нас заставят идти в атаку?
Но вот уже раздается команда, быстро передаваемая от одной колонны к другой:
«Пли!»
Да, но куда стрелять? Стрелков мы лежа не видим. Они нам ничего не делают, они скоро исчезнут в лесу, но пулеметы — те хорошо запрятаны за деревьями.
Лейтенант, лежащий в траве в пяти шагах от меня, оперся на локти и напряженно смотрит в бинокль. Я знаю, чем полна его душа. Это красивый, великолепный юноша, за которого готовы идти в огонь даже мы, старые, бородатые дети, так как он прост в обращении и в нем нет того аристократического важничанья, которое так свойственно молодым людям. Недавно во время похода, когда я шел с последней ротой, мы беседовали о Лилиенкроне. С тех пор мне все кажется, что он прямо соскочил со страниц одной из военных новелл Лилиенкрона. Он так весь и горит желанием сорвать первые лавры. Но как он ни вытягивает бинокля и ни напрягает шеи, не видно и следа неприятеля, и мы продолжаем бессмысленно палить по лесу, сбивая, по всей вероятности, своими выстрелами только птиц листья с деревьев.
«Около большого дерева! Направо в кустах!» — раздается иногда возглас одного из солдат.
Я смотрю и ничего не вижу.
И снова я слышу ворчание орудий. Откуда-то издалека доносятся звонкие, растянутые слова команды, резко выделяясь среди глухого, железного гула орудий. Словно в железной стене вдруг мелькнула мысль и жизнь...
Позади, направо, наши бегут вперед. А вдали все тот же беспрерывный треск.
— «Моя колонна! Вставай! Вперед! марш! марш!»
Это относится к нам... лейтенант мчится уже вперед с обнаженной шпагой... я лежу еще и как бы механически прижал правое колено к корпусу... уже поднимаются справа и слева и бегут вперед... один момент — ранец покривился и сполз мне на затылок, и я вскакиваю с ружьем в правой руке и бегу, насколько хватает сил...
Но как только мы встали на ноги, машины в лесу снова подняли свое жужжанье, и в наши ряды опять посыпался свинцовый дождь; и справа и слева —везде крики и везде падают, извиваясь, люди.
«Ложись! Пали!»'
Колонна лежит. И снова мы в отчаянии палим по лесу, не видя своего противника. Мы не видим поднятой против нас вражеской руки, не видим вызывающих нас на бой вражеских глаз. Нас издалека убивает лес, зеленый лес, прежде чем мы успели увидать человеческое лицо.
И в то время, как справа и слева от меня идед беспрерывный треск ружей, мое сердце исполняется обиды, словно от язвительной насмешки, и огненные круги встают в глазах: я вижу пред собою чешуйчатые панцири и забрала... из лесу скачут на нас, блестя вооружением, рыцари, а я, лихой наездник давно прошедших времен, вскакиваю на лошадь — мой широкий меч прорезает воздух и целует утренний ветерок—и бросаюсь
